И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы

. . . . . . . . . . . . . . . .
Я не кричал ни «СОС», ни «МАМА»!
Судьба судьбой – сама собой.
Я – заблудился.
          На Монмартре
белел чудовищный собор,
слепая ваза византийства
(кто им Париж короновал?),
как белый ворон, как вития,
мои молитвы колдовал
не
мой собор.
       Меня мутило
(мир – в электрическом огне!).
Куда вели меня, мой тихий?
Вы знаете язык. – Я – нем!

Я нем, как номер на витрине,
а на Монмартре их – мильон!
Куда вели меня, Вергилий?
В какой Париж?
          В бреду моем
кто мне забрезжит? Где вы, спутник?
Вергилий в Лувре. Он без сил.
Он перед истинным искусством
устало трогает усы.

Туристы – статуи валькирий —
на цыпочках шли на Монмартр…
Я видел – вы ушли, Вергилий,
большой и пасмурный, в туман…

И выбегали манекены.
О рукоплещущий гарем!
О элегантные макеты
с телами нежными, как крем!

У этих дам краснели губы
смородиною сентября,
торжественно звучали зубы,
как клавиши из серебра!

И обнимали на Монмартре
меня
за ум и за талант.
Но холодны, как минералы,
наманикюрены тела.

Соборы – кактусы в саванне,
за стеклами машин —
             собаки…
Где люди? Где живые? Где вы?
Но у людей свои уделы.
Но у людей свои надежды,
свои де Голли, свой ажан,
свои и оды и одежды,
и все – свое!
        И я бежал!

. . . . . . . . . . . . .
И я бежал, как тень машины,
по циклопической стене.
Салоны музыкой манили,
мигая на одной струне.

Мигали улицы – могилы
(фонарь карманный нес ажан!).
Молясь иогам и богиням,
я, как сомнамбула, бежал!

Очнулся где?
Где очутился?
Любимая, чего достиг?
До смерти мне шага четыре,
а до тебя мне
        не дойти!

…Дом Радио.
– Бежишь? Боишься?
– Не страх, не страх в моей душе.
– Дом этот – камертон Парижа,
конструкция его ушей!

– Я не боюсь, что я подслушан,
поставят в минус или в плюс,
дышу похуже ли, получше,
и ничего я
      не боюсь:
ни смерти, ни бессмертной славы, —
за ОСТАЛЬНЫХ боюсь…
              Скорей!
Дом Инвалидов в лунах слабых
и, наконец, отель «Кере».
. . . . . . . . . . .
Вбежал!
Гарсон готов к поклону.
В мундире неба он. Уют.
Вергилий мой ходил по холлу,
Вергилий жаждал интервью,
он был с магнитофоном тайным,
он бледен был,
сказал в упор:
– О Господи! Да вы не Данте!
Да вы двойник Эдгара По!

Смеялись. Но изнеможенье
прошло. Смеялся. А потом,
не сделав лишнего движенья,
я только застегнул пальто.

И вышел (воздух был – как уксус!
луна – как жерло! я – сипай!)
в безлюдные туннели улиц.
И пересек бульвар Распай.

Леонид Мартынов в Париже