И равнодушно смотрят небеса...

был в шоке. Леша подробно рассказал, как его два года назад «присадили» на иглу, а

потом, когда негде было взять денег, он отрабатывал дозы, по очереди вместе с какой-то

девчонкой делая минет наркошам на наркоманской малине. А потом его и «облокотили».

Лис, естественно, рассказал бедняге что положено с ним сделать за то, что он не объявил

об этом сразу, и Лешик до невозможности усрался. Мне стало противно все это слушать, да и спать хотелось, и я завалился на нару. Проснулся я под утро от какого-то движения.

Нара Лиса была завешена, и мне было видно, как Лешик над ним «трудится». Все это

было настолько отвратительно, что я накрыл голову подушкой, лишь бы не видеть и не

слышать происходящего. Утром Лешик уже лежал под нарой Лиса, а тот, довольный,

рассказывал, как хорошо, когда в хате есть молоденький «петушок», приводя красочные

примеры из своей «каторжанской» жизни.

Слава Богу, в этот день нашу камеру дергал опер, и увидел под нарой Лешика. Никакие

уговоры Лиса на опера не подействовали, и в этот же день к моей радости несчастье было

отправлено в «петушатню», где ему было самое место. Лис потом еще долго жалел, что

Лешика перевели, вспоминая, как нежно и умело он «это делал»… Что ждет его потом?

Приговор, зона и спецотряд для «петухов» и «обиженных». Все то же отдельное питание, скорее всего работа шнырем и, возможно, ввиду его молодости, теплые объятия какого-

нибудь сидящего большой срок зэка. Думаю, после его выхода на свободу его ориентация

уже не изменится.

Старые зэки рассказывали, что в довоенные времена не существовало понятия «опустить», это пришло вместе с послевоенным «ссучиванием» зон, когда менты столкнули лбами

воров и сук. Вот тогда суки стали «опускать» воров и политических по заданию

оперативных частей лагерей. С помощью верных сук менты стали жестко и эффективно

контролировать зоны. Тогда же ими были введены «масти» (татуировки), по которым им

легче было определять род занятий, количество судимостей и места, где арестованный

отбывал срока. Они же ввели понятие «вор в законе», «крещеный вор». «Настоящему вору

не нужно быть ни в каком «законе», — говорил мне на пару недель заехавший к нам в

камеру дед Коля с семью судимостями. — Сам его образ жизни подтверждает, что он вор.

И если его знают как правильного по воровской жизни человека, то ему больше ничего не

нужно, чтобы стать авторитетным и уважаемым. А сейчас куда ни плюнь — «вор в

законе». Вот только с мусорами в десна целуются, да все чаще слышу, что многие бабки

платят за то, чтобы их «крестили»… Эх… Ну, а как можно стать «вором», ни разу не

побывав на тюремных нарах? А «масти» какие бьют? Раньше за каждую «партачку»

(неудачную татуировку) нужно было ответ держать. Сейчас гляньте — и эполеты, и церкви

с куполами, и пауки какие-то, и целые иконостасы… Да большинство не знает, что там у

него набито! Дурачье, лепят для понтов галимых, да метки для мусоров…»

Я поначалу был удивлен, что все эти разбивки по «мастям», «понятия» и другой бред не

выжигаются каленым железом, а как-то вяленько, нехотя пресекаются. В конце концов я

понял, что на самом деле все это тщательно поддерживалось тюремной администрацией и

находилось под ее неусыпным оком. И мне стало даже жаль всех этих в сущности

недалеких людей, так легко попавшихся в расставленные Системой сети, продолжающих

жить «по понятиям» и создавающих себе дополнительные трудности в и без того тяжелой

арестантской жизни.

23. Тюремная баня

О, это величайшая достопримечательность Холодногорского СИЗО, которой я решил

посвятить отдельную главу своего повествования!

Даже если вас поместили в тюремную камеру на сутки, через пару часов у вас возникает

непреодолимое желание сбросить с себя одежду, залезть под душ, хорошенько намылиться

и смыть с себя непонятную липкую гадость, которой оно почему-то покрылось. Это

ощущение не проходит ни зимой, когда приходится спать в одежде, с головой укрывшись

протертым до дыр одеялом, ни летом, когда задыхаешься и обливаешься потом, а верхнюю

одежду одеваешь только на прогулку. Единственное спасение — это вода, пахнущая

железом, которая течет из старых тюремных труб.

Когда хотелось помыться, мы нагревали выварку воды киловаттным кипятильником и

купались прямо на дючке, поливая себя из кружки. Это практиковалось и в общих хатах

первого корпуса. Но один раз в неделю (у нас, по-моему, по четвергам) был банный день.

С утра приходил попкарь и покамерно отводил нас в баню, которая размещалась на первом

этаже третьего корпуса. Он заводил нас в одно из, по-моему, семи банных отделений

(были больше, были меньше по размеру) и запирал примерно на час. Когда я впервые

попал в это… заведение, я подумал, что нас временно поместили в сортир. Оказалось, нет, это и есть баня. В абсолютно не отапливаемом предбаннике, который, как и сам банный

зал, был выложен потертым сотнями тысяч ног и почерневшим от времени кафелем, вдоль

стены стояли скамьи. Под ногами — сплошное месиво из грязи. На стене кое-где были

прибиты крючки для верхней одежды. Иногда в одном из залов оказывались три-четыре