И равнодушно смотрят небеса...

ржавых шайки. Раздевшись и взяв с собой мыло и мочалку (после первого посещения

бани я попросил адвоката, чтобы мне срочно передали вьетнамки), мы заходили в моечное

помещение, толкнув ржавую металлическую дверь. Тускло горящая лампочка едва

позволяла видеть куда идти, а ноги скользили по лужам грязной мыльной воды,

смешанной с мерзкой слизью, густо покрывавшей кафельный пол. Нестерпимо воняло из

сливной ямы. Горячая вода подавалась из маленьких отверстий двух тонких ржавых труб, проходящих у потолка. Банный зал поменьше имел немного другой интерьер: шесть-

восемь душевых, рассчитанных на двух человек. В лучшем случае из них работали две, и

только в них горел свет, а вода струйкой вытекала из трубы без малейшего намека на

распылитель. Если камера ладила со шнырями, обслуживающими баню, то можно было

рассчитывать на бесперебойную подачу теплой воды. Но бывало, что они давали кипяток

или ледяную воду, под которой помыться было невозможно. А когда время истекало и за

нами приходил контролер, никакие жалобы не принимались — время помывки вышло.

В предбаннике на металлическом тросике висели огромные ржавые тупые ножницы для

стрижки ногтей. Я не представляю себе, чтобы кто-то эффективно смог ими

воспользоваться. Раньше, когда заключенным было запрещено иметь бритвенные станки, в

бане выдавали один станок и лезвие «Нева» на всю камеру (ладно еще, «тройники», а что

такое один станок на общую хату?!) — брейтесь, как хотите. Вот куда нужно было

запускать всякие комиссии и проверки! Пусть бы они посмотрели, как моется общая

камера, как сто человек пытаются за отведенный им на помывку неполный час попасть

под десяток тоненьких струек воды. Пусть бы они посмотрели на изъеденные чесоткой,

клопами, вшами и кожными болячками, тощие от гиподинамии тела, на задницы, которые

от постоянного сидения на нарах покрылись черными гниющими язвами. Сюда, в баню

пожалуйте, господа президенты и директора правозащитных фондов — именно здесь вы

сможете воочию лицезреть следы и шрамы от побоев, насладиться видом разного рода

дерматозов, экзем и псориазов, пестрыми узорами разрисовавших авитаминозные тела…

Да кто вас сюда пустит…

Чем больше было банное помещение, тем оно было грязнее. Когда нас уже хорошо знали и

мы могли, заплатив контролеру, устроить себе внеочередной банный день, в качестве

дополнительной «услуги» разрешалось выбрать зал поменьше и почище. Как бы там ни

было, а подставить тело под струю теплой воды все равно было одним из немногих

тюремных удовольствий.

Я уже был на зоне, когда в Харькове летом 1995 года случилась авария на Диканевских

очистных сооружениях, и все дерьмо поплыло по городу. «Этапники» рассказывали, что в

СИЗО на общую камеру выдавали по выварке питьевой воды в сутки. Целых три недели,

пока не работал городской водопровод, подследственные не могли смыть туалет

(забрасывали его кусками газет, но все равно вонь выедала глаза) и помыться в бане. Я

представляю, что творилось в женских камерах… И представляю радость арестантов,

когда воду наконец дали и снова заработала баня!

24. «Больничка»

Содержание подследственных в переполненных душных и грязных камерах,

антисанитария, отсутствие нормального питания приводят к тому, что тюрьма

превращается в рассадник всевозможных болезней. Если в зоновской санчасти вам все же

окажут более-менее сносную медицинскую помощь, и вы без особых проблем сможете

получить от родственников необходимые медикаменты, то в СИЗО любой из серьезно

заболевших подследственных рискует лишиться жизни.

Когда вы попадаете в следственный изолятор, вас в обязательном порядке осматривает

врач (на местном наречии — «лепило»). Он записывает в журнал все ваши жалобы на

здоровье, взвешивает, переписывает татуировки, отмечает видимые внешние повреждения, справляется о перенесенных болезнях, тяжелых травмах и переломах. Единственное, чего

от него можно добиться жалобами, — это назначение «диетического» питания, если вы

больны язвенной болезнью (той же баланды, только чуть почище, чуть побольше жира, и

лишней пайки белого хлеба вместо черного). Обычно лепило недоверчиво относится к

заключенным, попавшим сюда не в первый раз, зная, как они умеют рассказывать сказки и

«мастыриться» (в этом смысле «мастырка» — уникальная способность некоторых

мастеров своего дела симулировать болезнь). Поэтому «диетпитание» получали очень

немногие. И очень немногие попадали «на больничку», где в специальных более

комфортных камерах можно было «поболеть» и отдохнуть от дурдома общей хаты. По

словам побывавших «на больничке», там было более интенсивное «движение», у

персонала можно было достать «колеса» — транквилизаторы, успокоительные и т. п.,

позаигрывать с медсестрами. Но самое главное — оттуда не возили на допросы и суды.

Лепило делал обход камер через день. Открывалась «кормушка» и звучал вопрос:

«Больные есть?» Больные были стабильно, так же, как и оставался стабильным набор

медикаментов на тележке лепилы. «Доктор, у меня голова болит» — фурадонин

(мочегонное); «Доктор, у меня сердце колет» — в ложку наливались несколько капель