И снов нескромная невинность

– Умей я картины писать – Октябрину Малыгину первой нарисовал бы. У ей в грудях и вообще везде столько роскошного содержимого! О чём я с тобой толкую! Дал же бог бабе наружность и стать как у благородной дамы, даже лучшее. Повезло мужику ейному – ни в сказке сказать, ни пером описать. Ну да ладно. Разболтался я чтой-то. Баб надыть любить стройных, но в теле. Усёк? О-о, Авдотья Пронина дефилирует. Именно то, что нать. Подкатить что ли? У меня, Федька, на такой случай шарфик шёлковый припасён и дикалон-духи с запахом ландыша. А чё, я мущщина хоть куды, ко мне в постелю любая краля прыгнет не глядя. Тебе это ни к чему, к молоденьким покудова приглядывайся. Я в твои годы любил девок разглядывать в сарафанах цветастых, чтобы ниже груди подвязка была и коленки голые. Как подумаю, что за пазухой у ей антоновки спелые, слюни, брат текут. Да, а палтреты писать я так и не выучился, хотя наставник, был у меня, наколки за большую копейку такие малякал – от оригинала не отличить. Одно слово – художник .

Говорить о непостижимой гармонии женского естества дядька Василий мог сколько угодно. Для меня, недоросля, это было равносильно тому, что в Африку на сафари слетать. Меня тогда самого эта тема волновала, но глаза окончательно только Василий раскрыл.

Была у нас в посёлке девчонка, Фрося. Долговязая, с расплывшимся лицом и сутулой фигурой. Та совсем ни с кем не дружила, не в себе была. Зато за пригоршню семок или пару леденцов могла штаны спустить, продемонстрировать, что у ей между ног не так, как у нас, пацанов.

Тогда я не понимал, отчего меня раздирает любопытство. Забава, да и только.

– Настоящих баб, как в старину было, ноне днём с огнём не сыскать, – учил наставник, – всё больше или поперёк себя ширше, или тонкие и звонкие, без единого сколь-нибудь приличного бугорка в нужных местах. Какое от созерцания болезной худобы вожделение? Маета да и только, но всё одно – красиво ведь, колдовство, одним словом!  Баба, она и есть баба. Создатель недаром непрестанно трудится над конструированием скульптурных форм всем земным кралям. То нам, мужикам, утешение и отрада за труды наши праведные.  Кады с ихним полом правильно обращаешься да мораль, где положено, блюдёшь – одна радость от баб на земле, даже от убогих и неказистых. Есть у них завсегда, Федька, даже у худосочных и прыщавых, чем нас удивить. Когда-нибудь я тебе больше расскажу, чего наши бабы умеют. То, брат, без подготовки слухать нельзя: некоторые, кто послабже, умом тронуться могут. О-о, глянь, Дуська Шпякина огузком вертит. Чем не скульптура? Походка как у молодой козочки. Так бы и… эх, малец, тебе не понять. Ты не любил. Красотища-то какая, просто праздник для уставшей души. Так бы и созерцал с рассвета и до заката. Так вот, я и говорю, жизнь нужно с азов постигать. В школе тебя ничему толковому не обучат. Вот я, к примеру, три класса зазря впустую высидел и ничему толковому не выучился. Зачем, спрашивается? Тебе сколько лет, шкет? Десять. Вот. А ты до сих пор картоху чистить не умеешь и чифирь заваривать. А ежели жрать нечего будет, тогда как? Мамку звать будешь? Я в прошлом годе месяц купырь грыз да лебеду варил, пока на брошенный огород не напоролся. Картоха там мёрзлая была, но скусная, как Алевтина Чудинова. У ей и дочка подрастает хоть куды. Я бы на твоём месте на примете её держал. Картинка – не девка! Я в том вопросе толк знаю.

– Так и у нас не жирно с припасёнными  харчами было. Батька щурят с окунями таскал, на зайца силки ставил. Молоко, яйца. Чего жалобиться-то?

– Молоко, яйца! Откель такую роскошь взять? Я и скус забыл. Приземлённый он, батька твой. Куркуль. Погребушку под завязку набил, скотину развёл, а супружницу пинает да топчет. Маманю твою, красу распрекрасную, в серебряной оправе в красный угол ставить нужно по причине совершенства, а он её ногами да вожжами. Это как! Без любви, какая жисть, так – существование.

– А ты почём знаешь, что он её лупцует?

– Сам видел.

– Ага, в окна подглядываешь!

– Не подглядываю, любуюсь. Маменька твоя особенная. С ейной фигурой не коров доить – на сцене рисоваться. А он её вожжами! Потом в постели измывается. Не любит твой батька её.

– Мне почём знать. Целуются иногда. Тайком. Я вот родился. Говорят, от любви. Или врут?

– Знамо дело – без любви не бывает. Была бы у меня такая краля, я бы её разлюбезную холил да лелеял! Разве рядом с такой поспишь? Какая там картоха с зайчатиной, какие вожжи! Там, если честно, без крупы и хлеба есть, чем голод утолить. Вот подрастёшь, я тебя с собой возьму, чтобы не на словах. Сам увидишь, о чём я тебе талдычу. Ты ночами-то крепко спишь?

– Я уже и так подрос. А сплю, как все. Лягу, потом просыпаюсь.