И снова здравствуйте!

Переодевшись и отжав плавки я задумался. Что делать? Можно, конечно, слинять, пока детдомовские не вышли, но это никак не решало появившейся проблемы. Только переносило её на будущее. Нет, особенно ничего плохого они мне сделать не смогут. Потому как серьёзно нагадить они мне могут только в одном месте — в раздевалке. Снаружи меня встретит бабуся, в самом бассейне — тренер. При нём они тоже особенно борзеть не будут. Да и в раздевалке максимум, что они могут мне сделать — это унижения. Ну там щелбанов надавать, оплевать всего, если уж совсем беспредельщики — своими куцыми письками в лицо натыкать и потом ославить «вафлёром». Увы, во многих советских детских домах «зоновские» традиции цвели и пахли… Для четырёхлетнего домашнего мальчика — немыслимое унижение и дикая психологическая травма. Для меня же… да тоже ничего хорошего. Нет, психологической травмы у меня точно не будет — через слишком многое я в жизни прошёл, и на войне успел побывать, и с отморозками сталкивался, но ну его на хрен такое! Поэтому проблему следует решать немедленно… Приняв подобное решение я встал и, прихватив сумку с мокрыми плавками, мылом и полотенцем, вышел из раздевалки.

Детдомовские появились через пятнадцать минут. Все четверо шли, размахивая руками и что-то возбуждённо обсуждая. Я поднялся с брёвнышка, на котором сидел, подождал пяток мгновений, но так и не дождавшись никакой реакции, звонко крикнул:

— Эй, а куда это ты пошёл? Зассал что ли разговора?

Детдомовские резко остановились и повернулись ко мне. Крепыш-заводила несколько мгновений недоумённо пялился на меня, а затем осклабился и выдохнул:

— Ха, ребя, гля — это ж тот ссыкливый малявка!

— Ссыкливый тут ты, — веско ответил я и картинно сплюнул вбок. Ну попытался… — Я вот тут жду тебя, как и обещал, а ты, ссыкло, едва не сдёрнул.

Крепыш сплюнул в ответ и куда успешнее меня. После чего небрежно бросил:

— Да кто б тебя видел, мелочь?

— А меня ни разглядывать, ни искать не надо. Я тебе сказал — буду за бассейном. И вот я здесь. А вот ты куда-то в сторону направился. Скажешь нет? — после чего презрительно бросил:- Ссыкло — оно и есть ссыкло…

Короче, эти «танцы петухов перед схваткой» затянулись у нас минут на десять минимум, и когда всем стало понятно, что я в них одерживаю верх, детдомовец очередной раз картинно сплюнул и сбросил с плеча ремень своё сумки.

— Ладно, чего зазря пиньдеть? Ща я твою морду кровавой вьюшкой хорошенько умою. Быстро побежишь своей мамочке жаловаться. Она уже давно в фойе сидит, тебя ждёт…

— Это не мама, это бабушка, — сообщил я ему, делая шаг назад и чувствуя, как тело наливается какой-то странной звенящей лёгкостью, а зубы начинают немножко ныть. У меня всегда была подобная реакция на адреналин, а сейчас его во мне было столько, что он чуть из ушей не лился.

— Хрясь! — Первый удар я попытался принять на скользящий блок. И едва не завыл от боли. Слабые у меня ручки ещё, слабые…

— Тресь! — мою голову мотнуло в сторону. Детдомовец довольно ощерился и-и-и… тут же получил лбом в нос (для чего мне пришлось слегка подпрыгнуть)! Но успел немного среагировать. Так что, хотя кровь и потекла, но ошеломляющим это удар, как я очень рассчитывал, не стал.

— Бац!

— Тресь!

— Шлёп!

— Хрясь

— А-ай, су-у-у… — детдомовец, воя, запрыгал на одной ноге после моего удачного удара по передней поверхности голени. Я же стоял перед ним, едва держась на ногах. Голова кружилась, перед глазами всё расплывалось, а в носу хлюпало. Ну да, он меня тоже достал. И куда больше, чем я его.

— Ну всё, гаденыш, — зашипел парень, — тебе — конец!

— Знащит, хмуф, тебе тоже, — прохрипел я, втягивая носом бегущую кровь. После чего сделал шаг назад и, нагнувшись, понял заранее подготовленную бутылку из-под лимонада «Дюшес». Резкий удар — и у меня в руке оказывается та самая всем известная «розочка» — осколок горлышка стеклянной бутылки с расходящимися острыми краями.

— Хрен ты меня переживёшь! — заорал я изо всех своих невеликих сил. — У меня дед войну прошёл! Восемь раз с парашютом в тыл врага забрасывался! И никогда фашисту не сдавался! И я не сдамся, понял! Руки сломаешь — зубами вцеплюсь и молча повисну…

— Так всё! Ребя — всё! Всё, я сказал! Закончили!

Нас с крепышом растащили по сторонам, у меня вырвали «розочку» и крепко стиснули, чтобы я не дёргался. А на моём оппоненте повисло аж двое.

— Всё — закончили!

— Да он…

— А он…

— Тихо! А то сейчас ментов вызовут! — оборвал нас один из детдомовских и, боднув взглядом моего оппонента, с надсадом уточнил: — Ты этого хочешь, Пыря?

— Я с ментами не вожусь, — сердито буркнул тот.

— Тогда заткнись! — он повернулся ко мне. — Значит так — мы видим, что ты не ссыкло. И что нормальный пацан. Так что все претензии к тебе, как к «домашнему» — снимаются. Мир?

Я некоторое время постоял, насупясь и глядя на них исподлобья. Потом нехотя кивнул:

— Хорошо.