И создал из ребра я новый мир

По крайней мере, такую картину он нарисовал перед ней, а правда заключалась в том, что Джим Шеннон не мог более сдерживаться из-за пустяковых жалоб. Рвение религиозного толка давно перестало иметь смысл, как и все остальное. Будь то новомодные грязные киношки, или заведение Барри Маларки, где подавали виски, или прежний помощник шерифа, которого он вместе с паствой помог заклеймить, лишив средств к существованию за связь с цветной девушкой, — за всё это у Шеннона больше не болело сердце. Ему было плевать, но преподобный должен играть свою роль; и он играл ее на «пять». Расквартируйся в Литчфилде театр с летними гастролями, Джим Шеннон с радостью записался бы в примы. В вопросе лицедейства он был подкован и уже много лет вел себя как в голову взбредет, а не в соответствии с какими-то заветами.

Итак, миссис Хатчинс пришла к нему со шляпой в руке. На ее румяном лице застыла суровая маска, голос был ясен и чист, как всегда, когда пахло жареным. Итак, она, словно благоговейная слуга Господа, засвидетельствовала разврат, учиненный при потворстве негодного Раса Кевинью, — задушила б, не будь то смертный грех! — и явилась доложить об увиденном преподобному, избавив его от личного ознакомления с искусом.

— Да, конечно, мы организуем пикет, — заверил Джим Шеннон сварливую старуху. — Я сейчас же пойду к телефону, а вы, миссис Хатчинс, оповестите дам из вашего кружка шитья.

— Но будет ли от этого польза? Я помню, как мы обрушились на это ужасное место, будто казнь египетская, пару лет назад! Тогда развратник Кевинью крутил картину, прославляющую прелюбодеяния, — помните?

Преподобный кивнул. Он помнил.

— Нас тогда было примерно тридцать человек перед кинотеатром, мы зачитывали ему строфы из Священного Писания и требовали пресечь безбожие, а он даже внимания на нас не обратил! Ни капельки, преподобный Шеннон!

— Давайте не будем утомляться добрыми делами, миссис Хатчинс, — сказал Шеннон, трактуя Священное Писание в соответствии со своей точкой зрения. — Ибо в свое время да пожнем мы плоды, коли будем живы.

— О да, ваше преподобие, вы совершенно правы. Как всегда, за вами правда.

Шеннон глубокомысленно улыбнулся и похлопал толстуху по колену, успокаивая ее как обиженного ребенка. Другой рукой он указал на потолок.

— Помните: единственно прав наш великий Бог, — сказал он.

Эмма Хатчинс улыбнулась дрожащими желеобразными губами, утерла слезящиеся глаза, и Джим Шеннон вновь почувствовал себя укротителем большого страшного зверя.

С искренней благодарностью и строгим обещанием собрать весь кружок шитья для этого важного дела, миссис Хатчинс покинула церковь, оставив Шеннона в благословенной тишине все более редкого одиночества.

— Коли будем живы, — пробормотал он себе под нос, роясь в хламе на столе в поисках сигареты. Он нашел-таки одну, закурил и расслабился, наслаждаясь пряным дымом в носу и глотке. Отбрехался-таки. Раз — и готово.

Он понимал, что через несколько часов окажется в авангарде очередного, выражаясь образно, факельного шествия, ратующего за перемены, которых сам он в глубине души не хотел. Значит, во «Дворце» показали очередной непотребный фильм — и что с того? В городе, где все здоровые мужчины и женщины должны были жениться и рожать детей, как только физиология позволит, что плохого в том, чтобы показать людям то, что они уже видели или скоро увидят? Роды, преподобный! — этими двумя словами Эмма Хатчинс, старая кошелка, буквально плюнула в него. Такая мерзость, словами не описать! И это говорит женщина, которая сама принесла в мир семерых детей. Шеннон покачал головой и затушил сигарету.

Придется сесть на телефон.

Пока он неохотно названивал, дочь Джима Шеннона отложила свою скучную книгу по обществознанию, чтобы посмотреть, кто бросает камешки в ее окно.

— Марджи! — крикнул Скутер из сада внизу. Он топтал ногами петунии.

— Скутер Кэрью, ты идиот! Ты стоишь на папиных цветах, ради всего святого.

Скутер, худощавый рыжеволосый паренек лет семнадцати, уставился себе под ноги.

— О боже, — простонал он, пятясь от безвозвратно погубленных петуний.

Марджи не могла не улыбнуться его неловкости. Это было по-своему мило.

— Ты хоть осторожно шел сюда? — спросила она.

— Через лес. — Скутер важно кивнул. — Там до церкви такой крюк — он никак не мог меня заприметить.

— Смотри, лучше тому и быть, — предупредила она. — Через пару минут выйду.

Марджи закрыла окно и посмотрела на себя в зеркало на туалетном столике. Кудри — ухоженные, темно-синее платьишко — свежее и чистое. Она подумывала взять помаду из тайничка с косметикой в шкафу и пару раз легонько мазнуть по губам, но вдруг ее кто-нибудь заприметит в таком виде! Отбросив эту мысль, она поспешила вниз, к входной двери.