И создал из ребра я новый мир

Хотя в душном воздухе еще витал вездесущий запах лошадиного навоза, внутри амбара все уже было готово к предстоящему празднеству: пол утрамбовали сеном, тюки сложили у стен в башенки по восемь-девять футов высотой. В дальнем от дверей конце зала был установлен подиум, а пара деревянных столов расставлены в ряд, чтобы дочери Конфедерации могли подкрепиться тем, что захватили. Джоджо воспринял все с долей благоговения; слишком часто ему попадались дома, которые для жизни годились куда меньше, чем этот сарай.

Стащив пару тюков сена, он соорудил временное ложе и осторожно устроил на него свою Девицу-в-Беде. Та поморщилась — не бог весть как удобно, очевидно, — но выражать недовольство вслух не стала. Сделала глубокий вдох и резко выдохнула; Джоджо почти ожидал увидеть, как вместо воздуха из нее польется наружу пламя. Осмотрев каждый угол сарая, он подбежал к открытым дверям и поглазел снаружи.

— Никого, — посетовал он.

— Похоже на то, — согласилась она.

— А ведь есть места, где ты никогда не одинок, даже если хочешь, — протянул он. — В больших городах, например. Даже если сидишь один в комнате — кто-то есть с тобой рядом. Прямо за стенкой. Угодил в беду — постучись и крикни: эй, там, помощь нужна.

Издав коротенький смешок, женщина сказала:

— Я Теодора. Теодора Кевинью.

Джоджо вернулся в сарай, стащил шляпу и пригладил волосы.

— О, так вы — жена хозяина кинотеатра?

— Совершенно верно.

— Будь я проклят! Я ведь как раз во «Дворец» направлялся.

— Надеюсь, не за этим ужасным новым фильмом.

— Ну, не совсем… я уже на него ходил. Просто хочу кое-что выяснить.

— Я думала, вы больше не помощник шерифа.

— Старые привычки дают о себе знать, надо думать.

— У Раса какие-то неприятности, да?

— Вряд ли. Просто творится какая-то чертовщина, вот и все. Давит, значит, мне на любопытство. А я не могу спать спокойно, когда мне любопытно.

Теодора слабо улыбнулась. Джоджо похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Он совсем забыл, что те закончились.

— Черт побери, — проворчал он, когда память вернулась. — У вас, наверное, сигаретку не выйдет стрельнуть?

— Увы. Я не курю.

— Ух, холера!

— Но так даже лучше — вы же спалите этот сарай ненароком. Тут тонны сухого сена.

— Все равно — ух, холера…

— А вы жесткой закалки человек, я посмотрю?

— В смысле — жесткой? — спросил он, иронично сощурившись.

— Ну, не знаю. Вы выглядите как парень, по которому жизнь топчется без жалости.

— Так оно и есть, думаю. Но мне не на что жаловаться.

— Видите ли, я помню этот скандал — если вы не возражаете, что я его так называю, — но не могу вспомнить ваше имя.

— Джоджо, — сказал он.

— Такое бы я запомнила.

— Правильнее — Джордж Уокер, но все зовут меня Джоджо.

— Но почему?

— Есть две причины.

Теодора развела руками и оглядела сарай.

— Пристраивайтесь и рассказывайте, — сказала она. — Уйма места, уйма времени.

— Хорошо, одну причину я вам таки назову.

— Для начала и одна сойдет.

— У моей младшей сестренки в детстве были проблемы с речью. Как говорится, длинные слова ее только огорчали. Ну не могла она их выговаривать, и все тут. Кончилось это тем, что у нее появился особый язык, и слова она произносила на свой лад. Если не знать ее — нипочем не смекнешь, о чем речь.

— Например? — заинтересованно спросила Теодора.

— Ну, дайте-ка подумать… Прачечную она называла «рачна», а «простыни» — «осты». Все в таком духе.

— Как мило!

— Кто-то и впрямь так считал.

— А вы сами?

— Ну да, я тоже так думал — очаровательно!

Теодора снова улыбнулась.

— Как бы там ни было, одним из слов, которые она совсем не умела произносить, было мое имя. У бедняжки никак не получалось сказать «Джордж».

— А «Джоджо» — получалось.

— Бинго. — Он щелкнул пальцами.

— Да, и впрямь очаровательно.

Он кивнул и принялся обмахивать мокрую шею шляпой.

— А как зовут вашу сестру?

— Лилли.

— И что, она научилась правильно говорить?

— Не-а, — нарочито небрежно бросил Джоджо. — Она умерла, когда ей было восемь.

— Ох…

— А мне тогда было… тринадцать, надо думать. Да, по-моему, так.

— Как грустно…

— Такова жизнь. — Джоджо пожал плечами. — Грустная, жестокая, короткая.

— Вы цитируете вне контекста.

— Прошу прощения? — Он склонил голову набок, озадаченный, но заинтригованный.

— Это ведь слова Гоббса, не так ли? Из его книги «Левиафан»[16]. Но он говорил не о жизни вообще, а о жизни во время войны.

— Снимаю шляпу, — сказал Джоджо. — Но не забывайте — мы живем в военное время.

— В Литчфилде нет войны.

Он пожал плечами.

— Вот уж не знаю.

— Война — у нас, на родине?

— Почему бы и нет. Слушайте, а вы знаете что-нибудь о людях, связанных с фильмом — тем, который ваш муж сейчас крутит? О ребятах из передвижного шоу?

Теодора приподняла бровь.

— Старые привычки покоя не дают?

— Уж не обессудьте.

— Ничего особенного не знаю, — ответила она, отводя глаза и погружаясь в свои раздумья. — Вот правда — ничего особенного. Они мне не нравятся разве что. Не сами, а их шоу.

— Вы смотрели фильм?

— Нет, и не очень тянет. Благодарю покорнейше.

— А вы с кем-нибудь из них разговаривали?

— Напрямую — нет. Я в дела Раса не лезу.

— Значит, с Зазывалой Дэвисом вы тоже не встречались.