И создал из ребра я новый мир

Тяжелый бархатный занавес отодвинулся, унося с собой стены кабинета. Жаркое солнце позднего лета пробивалось за прутья клетки, и Джоджо инстинктивно приложил руку ко лбу. Он схватил пригоршню длинных курчавых волос. Хор охов и вздохов сменил взрыв смеха. Один из типов, стоявших позади него, смахивающий на пожарный гидрант, ткнул его в ребра деревянным шестом. Джоджо отполз от него в противоположный угол клетки.

— А ну лай, уродец поганый! — прорычал тип. — Рычи, черт бы тебя побрал!

— Погавкай, Мальчик Псоглавец! — уговаривал его кто-то из толпы.

— А почему он не лает? — с притворным возмущением в голосе крикнул кто-то еще.

И снова шест обрушился на него — удар пришелся в поясницу, прямо по почкам. Из груди Джоджо рванулся жалобный скулеж. Он сам подивился тому, как слабо прозвучал собственный голос. Голос маленького мальчика.

— Давай-давай! — не унимался «гидрант». — Рычи, Мальчик Псоглавец! Р-р-р-рычи!

Человек жестоко оскалился и врезал шестом по прутьям решетки. Джоджо заскулил, прижался к решетке и издал пронзительный вой. «Гидрант» рассмеялся. Толпа взревела от восторга, посыпались аплодисменты и восторженные крики.

Это все трюк! Это не взаправду! — пытался кричать Джоджо, но вместо слов у него выходил лай, вибрирующий и прерывистый — такой издает собака, когда пытается имитировать интонации хозяина.

Он вскинул руки к лицу и схватил пригоршнями ненавидимые им волосы, которые синдром Амбраса заставил прорасти на лице, шее и во всех других местах тела. Он вырвал волосы с корнем, но их было слишком много. С тем же успехом можно рубить первобытные джунгли ножом для масла — горсть оторвешь, а под ними еще одна, да гуще прежней. Гуще и крепче.

— Он столь дик, что не может и слова сказать, леди и джентльмены! — орал во всю мочь легких Зазывала Дэвис. — Его бедную мать растерзала свора гончих, когда та была на сносях, и, когда пришло время ребенку появиться на свет — вылезла сия мерзость!

Уже другая ложь, не такая, как первая, понял Джоджо. История все время менялась — он что-то помнил и о летающей тарелке, бросившей его на кукурузном поле, и о семейке настоящих оборотней в Закарпатье. Печальный мальчик-сирота с постыдной хворью кожи — он был рожден для чего-то такого, для абсурдных цирковых небылиц. Правда о нем не сдалась никому — ведь зазывала всегда мог придумать что-то покруче.

А уж этот Зазывала свое дело знал — зрители у него были как шелковые. Дэвис стращал их одной выдумкой за другой, еще более невероятной, чем предыдущая, пока его ухмыляющиеся пособники тыкали шестами в Мальчика Псоглавца и смачно плевали в его темную спутанную шерсть.

Зазывала Дэвис обвел рукой толпу по широкой дуге, и она исчезла. Остались лишь его подручные, марионетки, им он велел — довольно. Постепенно стены и сам кабинет возвратились на место, но Джоджо до сих пор чуял насыщенный дух цирка, в котором когда-то жил.

— Я — антрепренер, — сказал Дэвис, с непреходящей насмешкой. — Ничего не могу с собой поделать.

— Что… ты со мной сделал? — прохрипел Джоджо. Он боялся, что вместо слов у него опять выйдет лай, но нет, дар речи вернулся.

— Вам приснился кошмар, мистер Смотрящий-по-Отелю, — ответил Зазывала.

— Ты… опоил меня, — слабо возразил Джоджо.

— Нет, мистер Уокер. Так работает магия.

— Магия…

— О да. Чары. Самые лучшие, самые сильные. Но если вам этого показалось мало — видели бы вы, что они там видят! — Он указал на дверь, но Джоджо понял, что речь идет о зрителях в кинозале. О тех, кто остался на особый ночной показ.

— Теодора, — прохрипел он. — Джорджия…

— Как много милых дам вьется вокруг дикаря из Костромы. Никогда бы не подумал.

— Мистер Дэвис, — прервал его мужчина в твидовом пиджаке. — Шоу… оно почти закончилось.

— Ты совершенно прав, Эбнер. А завтра пятница, в конце концов. Лучший вечер для кино — вечер пятницы, но, я полагаю, тебе это и так известно, Джоджо Уокер.

— Ты… — прохрипел он, задыхаясь. — Оставь их в покое.

— Спокойной ночи, Джоджо Уокер, — сказал Дэвис, проходя мимо распростертого на полу тела, словно то был лишь выпуклый участок ковра. — Мы, люди шоу-бизнеса, работаем допоздна, и у нас много дел. — Он протянул свою трость Эбнеру и направился к двери. — Знаешь, так и быть, уважу тебя цитатой из Флетчера, раз он тебе по нраву: «Ничтожно чувство, с коим я раба гоню — раба, что не годится в услуженье, иль старого, негодного коня… иль пса, что пережил свое уменье, но в отреченье том себя я не хулю — и с миром обретаю примиренье». Ну, как тебе такой Флетчер? Отвези его домой, Эб.

Человек по имени Эбнер достал из-под полы клетчатого твидового пиджака черную полицейскую дубинку и бросился на Джоджо. Полыхнула вспышка — и мир в голове у него взорвался.

И сник во тьму, не оставив ничего.