И стали они жить-поживать

После налета Змея–Горыныча, пропажи царевны Серафимы и исчезновения в неизвестном направлении царевича Ивана старая царица Ефросинья, сопровождаемая горничными и приживалками, горестно охая, удалилась в свои покои и пила весь день валерьянку стаканами, занюхивая пустырником.

 Царь Симеон, обуреваемый дурными предчувствиями и сердцебиением, позабросив планирование южной кампании, бродил как призрак самого себя по дворцу, от окна к окну, тревожно прищуриваясь на каждую пролетающую мимо птицу и отвечая на все вопросы невпопад.

 Бояре и дворяне с чадами и домочадцами подавленной, приглушенно перешептывающейся толпой слонялись из одного крыла дворца в другое и со двора в сад, не в состоянии прийти к единогласному решению — разъехаться по домам и оставить царскую семью в покое, или поддержать их своим ненавязчивым присутствием в тяжкую минуту ужасной утраты, а заодно быть первыми, если появятся какие–нибудь новости.

 Слуги растеряно сгрудились в людской, выспрашивая друг друга, не видал ли кто, что там у царя–батюшки стряслось, и какие им от этого будут последствия.

 Стражники отводили глаза от беспричинного чувства вины и на всякий случай перестали пускать во дворец всех без исключения, как будто их могли обвинить в том, что это они пропустили в воздушное пространство дворца летучую гадину и дали умчаться в неизвестность без сопровождения юному царевичу…

 Над всем дворцом висела серая атмосфера всеобщего уныния и неловкости, исправить которую едва ли смог незаметно подступивший теплый тихий вечер.

 Новостей не было, но подошло время вечерней трапезы, и Елена приказала пересчитать гостей и накрывать в Зале пиров на всех, хоть и не до пира ей самой было сейчас — подташнивало с самого утра, и голова гудела как похоронный набат (тьфу–тьфу–тьфу!) и безо всяких напастей.

 Ой, ноблесс, ноблесс…

 Когда она прошла на свое место по правую руку от старого царя, согласившегося временно подержать бразды правления страной на время отсутствия старшего сына Василия, и поэтому снова сидевшего во главе стола, ужин был уже накрыт, весь двор в сборе — сидели со скорбными лицами, обливаясь слюнями (несчастье несчастьем, а кушать с обеда не ели), и ждали ее.

 Увидев, что Симеон и Ефросинья собрались с силами и спустились тоже, она с облегчением вздохнула: значит, можно будет посидеть минут пять–семь для приличия, и тихонько уйти. От запаха паштетов, дичи и расстегаев ее снова начало мутить, а постные лица придворных и их вымученные попытки подбодрить безутешных родителей дежурными сочувственно–бодренькими фразами, в которые, подозревала она, они и сами–то не верили, могли ситуацию только усугубить.

 Вяло поковыряв салат из привезенных специально для нее из самой Стеллы оливок и креветок и пригубив из кубка клюквенный морс, через пять минут после начала ужина Елена встала, ласково попрощалась с родителями мужа, и плавной походкой будущей матери наследника престола вышла из зала.

 - Чего изволите хотеть, ваше величество? — заботливо поправив шаль на ее плече, заглянула ей в лицо горничная Матрена. — Совсем ить не покушамши ушли, может, на ночь опять чего–нибудь припасти — голубцов там, пельмешков, бульончика, аль еще там чего?..

 Царица честно задумалась над предложением.

 При одной мысли о еде ее стало мутить еще пуще прежнего.

 - Нет, спасибо, Матрена, ничего не надо.

 - Ну, как знаете, ваше величество. Не хочется сейчас — захочется потом, — утешающее махнула рукой Матрена. — Не извольте беспокоиться. Если чего пожелаете — я мигом на куфню слетаю — Терентьевна–повариха быстренько обернется — приготовит.

 - Да, спасибо… — рассеяно отозвалась Елена.

 После сегодняшних переживаний, казалось ей, есть ей захочется едва ли раньше, чем через неделю.

 Бедная, бедная Серафима… Как это ужасно — быть схваченной и унесенной на верную погибель каким–то мерзким чудовищем в своем собственном саду, в кругу подруг, когда не ожидаешь ничего подобного!.. Буквально на ее глазах!.. Если бы это случилось с ней… страшно подумать… Она бы этого не пережила. Бедный, бедный Ион… Если бы от нее что–то зависело, она бы, не раздумывая, бросилась на помощь им обоим — только помочь им было не в ее силах… Да если бы и была такая возможность — какая польза может быть от нее, робкой, беспомощной, слабой, даже оружия–то в руках никогда не державшей?.. Оставалось только вздыхать и сочувствовать — да только кому от этого легче?.. И за что только боги Мирра посылают такое испытание Серафимочке и Иону?..

 Матрена распахнула перед ней дверь ее покоев, и в лицо сразу ударила приятная обволакивающая волна тепла от натопленной печки и… паров алкоголя.

 Тошнота, тут как тут, как на колесиках подкатила к горлу.

 Горничная уловила запретный запах тоже и кинулась открывать окно.