И сто смертей(Романы)

Отправляясь утром на работу, Елена выпускала кур из сарая на двор, а возвращаясь вечером, первым делом хватала с кухонной полки кулек с крупой и спешила покормить свою пернатую живность, которая весь день копошилась в серой дворовой пыли. К закату солнца Елена сгоняла кур назад в сарай, тщательно закрывала дверь, оберегая птиц от бродячих кошек и голодных крыс. От двуногих охотников кур должен был защищать здоровенный висячий замок, запиравший когда-то до войны дверь дворницкого сарайчика.

Сперва жильцы дома возмущались. Их страшно раздражало, когда они на дворе на каждом шагу угождали в куриный помет. С Еленой пытались говорить, ей все сообща старались втолковать, что центр города вовсе не место для разведения кур. Елена отмалчивалась, у нее был страдальческий вид, однако она избегала как возражений, так и обещаний последовать советам — наконец ее как безнадежную оставили в покое. Живший на третьем этаже Каспар оказался одним из немногих, относившихся к слабости Елены с пониманием: он потратил как-то целое воскресенье и сколотил из тонких реек возле сарайчика Елены загородку, где куры могли существовать, не мешая другим жильцам. На этом дело и кончилось.

Куриный загон одним концом примыкал к углу бывшего убежища, где в последнюю военную весну бомба погребла все семейство домовладельцев — самого старого Робинзона, его тихую поседевшую жену и перенесшего полиомиелит, с трудом передвигавшегося сына, которого болезнь хотя и сохранила от мобилизации, однако же оставила дожидаться бомбы на собственном дворе. Именно тут, где земля была помягче и рыхлее, чем на вытоптанном пятачке перед сараем, больше всего любили копошиться куры.

Вернувшись однажды вечером домой, Елена увидела, что куры выскребли из-под земли обложенный ржавчиной рваный кусок металла. Присмотревшись к нему поближе, она узнала осколок бомбы. Страх, почти угасший с годами, кольнул ее в сердце. Большой, зазубренный по краям кусок бомбы лежал возле ее ног. От долгого пребывания в земле металл вобрал в себя земную стынь. У самого верха, там, где корпус бомбы конически суживался, на внутренней стороне осколка виднелись следы винтовой резьбы для взрывателя, давно взорвавшегося и разлетевшегося вдребезги.

Елена долго держала осколок в руках и пристально глядела на него. Она как бы боялась бросить этот кусок металла наземь. Было ли это инстинктивным опасением, что при ударе этот стылый обломок бомбы все же может взорваться? Она бы не смогла дать отчетливого ответа на это, но тревога не проходила.

Елену охватило оцепенение, две ледяные струйки пробежали от рук к позвоночнику, сошлись там и поднялись к затылку. Неужто земля так окончательно и не принимает инородные тела? Как только эта мысль промелькнула в сознании Елены, в нее вселился ужас. Напрасно пыталась она подавить это чувство. Елена прекрасно знала, что после бомбежки из перерытой взрывом земли на месте убежища смогли откопать лишь отдельные части человеческих тел. По слухам, в одном из трех символических гробов у покойника не было даже головы.

После того как был найден осколок, Елена с большим трудом притащила на угол убежища старую надтреснутую каменную плиту, сохранившуюся от садовой дорожки. Плита все равно была никому не нужна. Но Елена принялась перетаскивать камень все же в темноте, чтобы ни одна душа не увидела и не стала докучать расспросами, зачем это ей нужно. И все равно каждый день, возвращаясь с работы, Елена с тревогой смотрела в сторону своего курятника.

Однажды вечером у нее зашлось сердце… Еще издали она заметила возле загородки что-то круглое, белеющее, словно кость. В течение нескольких бесконечно долгих мгновений она собиралась с духом, прежде чем заставила себя подойти. Сердце колотилось бешено, рот судорожно хватал воздух. И, только приблизившись, Елена увидела, что это крупный, обкатанный водой белый камень. Очевидно, игравшие здесь дети принесли его с реки.

Всю ночь напролет в беспокойных снах Елены огромные и страшно взъерошенные куры-людоеды, гулко стуча клювами, долбили выбивавшиеся из земли большие белые бугры, которые отнюдь не были речными голышами.

Осколок бомбы Елена отнесла домой и осторожно положила на комод. Там же в черной деревянной рамке стояла маленькая военного времени фотография Берга, снятого в походной форме. Снимок был сделан где-то на краю летного фронтового аэродрома между двумя боевыми вылетами. Что-то необъяснимое роднило осколок бомбы с давнишней, неопределенной усмешкой Берга. И над чем только он мог усмехаться там, в гуще страшной человеческой бойни? Или усмешка эта предназначалась только для нее, Елены?

Эта загадочная усмешка на лице Берга и изъеденный ржавчиной осколок бомбы — они принадлежали прошедшему времени, которое все более отдалялось. Не в том ли прошлом должна была оставаться Елена? Однако она случайно и помимо собственного желания выпала из своего времени. Именно это и обрекало ее на столь бесконечное одиночество.