И ты познаешь любовь

– Рай небесный?! Питер, не смеши. Ладно, оставим этот разговор, – Генрих откинулся на спинку кресла. – Так значит, ты считаешь, человек, сделавший этот рисунок, обладает талантом.

– Бесспорно.

– Прекрасно. Тогда еще один вопрос. Кто, по твоему мнению, из наиболее талантливых и почитаемых художников, проживающих в Швейцарии, может взяться обучать мастерству живописи?

– Интересный вопрос. Но, думаю, тобой руководит не только праздное любопытство.

– Несомненно.

– Хорошо… дай подумать, – Прост скрестил руки на груди. – Если тебя интересует мое мнение, то скажу следующее. Есть два художника, которые стоят на порядок выше тех, кого я знаю. Это голландец Карел Виллинк и швейцарец Жозе Говарт. Они разноплановые художники и каждый из них талантлив и неповторим по-своему, но все-таки я предпочел бы Говарта. Он ближе мне по стилю и духу восприятия окружающего мира. К тому же наша фирма не раз обращалась к нему за консультацией, как к специалисту высочайшего класса. Но хочу тебя огорчить, у Говарта никогда не было учеников. Какие только деньги ему не предлагали, какие только блага не сулили, но он был непреклонен. Похоже, не все талантливые живописцы могут быть хорошими педагогами, только так я могу объяснить нежелание Говарта иметь учеников.

– Жозе Говарт… Чем же он так примечателен, этот Говарт?

– Во-первых, это – европейский художник, и художник талантливый, а во-вторых, все его картины отличаются большим вкусом и особенным очарованием. Необычайно прелестны его женские портреты. Женские фигуры у него легки, грациозны и смотрят с полотен нежно и живо. Во всем творчестве Говарта прослеживается влияние романтизма, и это неслучайно, поскольку его учителями были знаменитые художники Круземан и Пико. В свое время о Говарте много писали, его имя часто мелькало на страницах газет и журналов. Сейчас шумиха вокруг него значительно утихла, и это вполне понятно, ведь художнику уже больше семидесяти лет, и он не так плодотворно работает, как в молодые годы. Последние две его картины выставлялись на Базельской международной выставке еще до войны и в мире искусства произвели фурор. – Питер посмотрел на Генриха и после минутного молчания без всякого перехода добавил: – Эскиз, который ты мне показал, выполнен девушкой и, возможно, очень молодой. Генрих, не возражай, – Питер поднял руки вверх. – Ты меня не обманешь… у меня глаз наметан. И знаешь, если тебе удастся уломать Говарта, то он придаст самородному таланту твоей протеже вид бриллианта в золотой оправе.

– Питер!!!

– Генрих!!!

А тем временем Ольга задумчиво сидела в гостиной и ждала Витхайт. Эдит была пунктуальной девушкой и больше чем на десять минут никогда не опаздывала. Раздался мелодичный звон часов. Ольга прислушалась.

Часы пробили три часа дня.

«Эдит заставляет ждать себя уже целый час», – подумала Ольга, глубоко вздохнула и взяла карандаш, который лежал перед ней на столе рядом с тетрадью, приготовленной для занятий по немецкому языку.

Она на минуту опустила голову, затем быстро выпрямилась. Что-то вспыхнуло и загорелось в глубине ее глаз, горькая улыбка искривила губы. Ольга открыла тетрадь на последней странице и крепко сжала карандаш. Перед глазами мгновенно появилась страшная картина. Девушка передернула плечами и под впечатлением нахлынувших чувств сделала несколько коротких и длинных пунктирных линий. Карандаш заскользил по бумаге виртуозно, быстро и уверенно, почти не увлекаясь деталями и тщательной разработкой формы, он был тверд и целенаправлен. Белая бумага в сопоставлении с линиями и штрихами и в их окружении постепенно превращалась в жанровую картинку. Полутемное пространство, лишь в самом центре несколько ярких лучей освещают фигуру немецкого офицера. Вид фашиста страшен. Он стоит, чуть согнувшись, широко расставив ноги. Мундир расстегнут, волосы взъерошены, одна рука запрокинута назад, другая сжата в кулак, который вот-вот обрушится на девушку, лежащую в бессознательном состоянии у ног немецкого офицера. Лицо девушки в крови. Темные пятна, следы крови видны повсюду. Именно на них Ольга акцентирует свое внимание, заставляя зрителя прийти в ужас и содрогнуться от увиденного на рисунке.

Ольга захлопнула тетрадь и, сжав кулаки, прошептала:

– Ненавижу!

V

– Кого я вижу! Подружка… заходи, заходи, – Мария Петровна широко распахнула входную дверь.

Клавдия Ивановна переступила порог и в нерешительности застыла посреди коридора.

– Мария, если я не вовремя, так ты скажи.

– Не узнаю тебя сегодня, Клавдия. Чудная ты какая-то. Что-то случилось? Так ты говори, не молчи… Знаешь ведь, нервы у меня на пределе, каждую минуту жду плохих известий, – с раздражением сказала Светлова.

– Успокойся, нет у меня никаких новостей для тебя. А зашла я поговорить с тобой, рассказать о своих проблемах. Но не знаю только, с чего начать, да и как ты к этому отнесешься.

– Не беспокойся, отнесусь, как надо, – с явным облегчением сказала Светлова. – Заходи, обсудим. Ты же знаешь, чем смогу, всегда помогу. Ну, а если нет, так не обессудь.

– Знаю… только вот вопрос больно щекотливый.