И улыбнется счастье…

— Зато Шерхан на меня глазами сверкает, — фыркнула Виолетта.

Они сидели на лавочке в саду Липки, рядом с музыкальным училищем. Виолетта курила.

— А тебе Анечка курить не запрещает? — поинтересовалась Вера.

— Она не знает, — ответила Виолетта, гася окурок каблуком. — Черт, Верка, если я не поступлю, мне только удавиться!

— Поступишь, — вздохнула Вера. — У тебя дар Божий. Это я пою как телега несмазанная. Так что придется еще два года в школе колбаситься. Ненавижу эту школу. Все дразнятся. Вот бы им нос утереть. Представляешь, приходят они на спектакль, а там я. Вот у них рожи перекосятся! — Она мечтательно улыбнулась.

Виолетта тоже ненавидела школу, но на своих одноклассников ей было в принципе наплевать. Просто не хотелось идти в парикмахеры. Не то чтобы профессия плохая, но Виолетте там точно будет не в кайф.

— Я ведь петь хочу, — пробормотала она. — Не так уж это и много…

Сегодня был первый тур.

— Пойдем, — сказала Вера, поднимаясь. — Только сожри таблетку валидола. А то от тебя пахнет как от пепельницы.

Виолетта только презрительно фыркнула.

— Пускай принимают такой, какая я есть, — мрачно сказала она. — Моя душа для меня важнее всего.

— Даже если придется из-за нее топать в парикмахеры?

— Даже если так, — кивнула Виолетта.

Аня волновалась не меньше, чем Виолетта.

Завидев ее еще издалека, она бросилась к ней.

— Виолетта… — начала она и тут же уловила запах табака. — Что это такое? Ты курила?

— Немного, — честно призналась та.

— Тебе надо прекращать, — сказала Аня, стараясь, чтобы ее голос был строгим и убедительным. — Ты будешь певицей. Все, что тебе дал Бог, надо хранить. Голос от курения меняется, слабеет.

Виолетта слушала ее, даже кивала, но слова пролетали мимо, как ветер. Она сжала в ладони на секунду маленький янтарный крестик — подарок Аськи и талисман. «Поможешь мне?» — спросила она про себя. Виолетте было страшно. Слишком многое зависело в ее жизни от сегодняшнего дня, слишком многое.

Аня уловила ее волнение.

— Не беспокойся, ты должна поступить, — проговорила она уже мягко.

Прижала на секунду к себе эту странную девочку. Виолетта кивнула.

— Все зависит от уверенности, — продолжала Аня. — От твоей готовности и уверенности.

— Журавлева, — услышали они обе звонкий голос.

— Все, иди, с Богом…

Аня влетела первой. Села на свое экзаменаторское место. Шерхан сидел рядом. Певцом он не был. Музыкантом тоже. Зато Шерхан был секретарем парткома. И от него многое зависело. Аня Шерхана ненавидела за его «тонтонмакутовские» темные очки и презрительную, всезнающую улыбку. Но вежливо улыбнулась ему и даже спросила:

— Как ваши дела, Вилен Андреевич?

— Хорошо, — протянул он немного удивленно.

— Замечательно, — постаралась расплыться в широкой улыбке Аня.

С другой стороны восседала плотная и степенная Валентина Александровна. Ее Аня не просто не любила — серьезно опасалась.

Когда появилась Виолетта, Аня скрестила под столом пальцы на удачу.

— Ну, давай, девочка моя, — прошептала она едва слышно одними губами. — Покажи им, на что ты способна.

«Трудно быть первой, — думала Виолетта. — Почему мне всегда так не везет?»

— Каччини, — объявила она. — «Аве Мария».

Она не помнила, как пела. Она, как всегда, забыла, где находится. На вершине горы. Там только Бог и она. Они разговаривают. Богу лучше петь, чем говорить. Так ему понятнее.

Когда она закончила и вернулась на землю, то заметила, что Шерхан впился взглядом в ее янтарный крестик. Ей даже захотелось прикрыть его ладонью, чтобы защитить. Такой был у Шерхана злобный и отчего-то радостный взгляд. Точно он нашел, за что можно ее, Виолетту, немедленно распять. Валентина смотрела на нее тоже не очень-то дружелюбно.

— Один вопрос, Журавлева, — проговорил, неприятно улыбаясь, Шерхан. — У вас на шее что — украшение такое?

Виолетта покачала головой. Голос пропал — растворился в страхе.

— Тогда как это понимать? Вы у нас в Бога, что ли, верите? Ну, что вы молчите, Журавлева? Верите — так сообщите нам эту приятную новость. А если не верите, так снимите. Проще будет с вами разговаривать.

— А отчего вам трудно говорить сейчас? — вернулся к Виолетте голос. Только он, ее голос, отчего-то возмущенно дрожал теперь.

— Отвечу, милая моя девочка, — довольно рассмеялся Шерхан. — Вы поступаете в советское учреждение. Вы собираетесь стать советской певицей.

Напомню вам, что в нашей стране церковь отделена от государства. И мы исповедуем атеизм.

Поэтому, если это украшение, снимите его.

— Нет, — хрипло сказала Виолетта, дерзко вскинув подбородок. — Не сниму. Никакой религии я не исповедую. Но не сниму.

— Почему? — вскинул он удивленно брови.

— Потому, — по-детски ответила Виолетта. — Не хочется…

Может, вы мне еще и платье снять прикажете, потому что оно вам не нравится. Это вы свой атеизм исповедуете, а я нет.

Она развернулась и пошла прочь, не обращая внимания на зловещую тишину, повисшую за спиной как грозовое облако.

Выйдя на улицу, Виолетта зажмурилась от яркого солнечного света. Солнце, смешавшись со злыми слезами, ударило по глазам.