И в горе, и в радости

– Ты действительно думаешь, что этого я тоже не знал? Я не дурак, Марта. Даже если ты всегда говорила, какие они надоедливые, как ты их терпеть не можешь и как утомительно материнство, дети – это единственное, о чем ты вообще говоришь. Ты не даешь нам сесть около людей с младенцем в ресторане, а потом смотришь на них весь вечер. А если мы проходим мимо беременной или родителей с ребенком, ты полностью замолкаешь, и когда мы куда-то выходим, ты ведешь себя невероятно грубо с любым, кто осмеливается упомянуть своих детей. Нам столько раз приходилось уходить раньше времени только потому, что кто-то спрашивал, есть ли у тебя дети.

Тут Патрик встал.

– А еще ты одержима мальчиками Ингрид. Одержима ими и делаешь вид, что не завидуешь ей, но это так очевидно, особенно когда она беременна. Ты плохая лгунья, Марта. Хроническая, но плохая.

Я обошла кофейный столик, схватила его за рубашку обеими руками, дернула ее, скрутила:

– А знаешь что, Патрик, знаешь что? Роберт сказал, все было бы хорошо. – Я попыталась его толкнуть. – Он сказал, все было бы хорошо. – Я попыталась ударить его по лицу. – Это было бы не опасно, но ты же знал это, ты же это знал.

Патрик схватил меня за запястья и не отпускал, пока я не перестала сопротивляться его хватке. Но когда он велел мне сесть, я вернулась к журнальному столику, поставила пятку на край и двинула его. Контейнер с едой перевернулся, оставшаяся в нем жидкость пролилась на ковер. Патрик сказал: «Господи, Марта» – и пошел на кухню.

Я не последовала за ним. Каждая клеточка моего тела была парализована, кроме сердца, которое билось сильно и слишком быстро. Мгновение спустя он вернулся с охапкой кухонных полотенец, бросил их на жидкость, впитавшуюся в ковер, и притопнул по ним ногой. Я ничего не могла поделать, только смотреть, пока не перестала чувствовать сердце. И тогда я сказала ему прекратить.

– Просто оставь это. Послушай меня.

– Я слушаю.

– Тогда перестань убираться.

Он сказал «хорошо».

– Почему ты не сказал? Почему ты позволял мне лгать? Если бы ты что-то сказал после моей консультации, сейчас я могла бы быть уже беременна. Ты всегда хотел детей, Патрик, а я могла бы быть уже беременна. Почему ты так поступил?

– Потому что, как ты только что сказала, тебе должно было стать лучше. Наконец-то ты узнала свой диагноз, получила нужные лекарства, но ты не стала лучше по отношению ко мне. Я не мог сообразить, но потом до меня дошло, – он сдвинул полотенца ногой. Жидкость впиталась в ковер темным пятном, которое было уже не вывести. – Ты просто такая. Это никак не связано с ____________________. И, – добавил он, – думаю, тебе не следует быть матерью.

Я открыла рот. Из него донеслись не слова и не крики. Это был первобытный звук, исходивший откуда-то из живота, из нижней части горла. Патрик вышел и оставил меня одну. Я опустилась на колени, затем мое лицо оказалось на полу. Я схватилась за волосы.

После этого наступает провал, дыра в памяти, пока несколько часов спустя я не оказываюсь на углу кровати, стаскивая с нее простыни, пока Патрик складывает вещи в открытый чемодан на полу. В окне заходит солнце. Мне приходится уйти в ванную, меня рвет.

Когда я вернулась, Патрик уже закрыл чемодан и выносил его из комнаты. Я что-то крикнула ему вслед, но он меня не услышал. Через мгновение я услышала, как завелась машина, и подошла к окну. Он выезжал задом по подъездной дорожке.

Я попыталась опустить штору-жалюзи, потянула слишком резко, и она сломалась.

Долгое время я просто стояла с обвисшим шнуром в руке, рассеянно глядя на дом на другой стороне, где другая женщина проживала мою жизнь в зеркальном отражении.

Потом Патрик вернулся на подъездную дорожку. Я не знала, зачем он вернулся. Я смотрела, как он паркуется и выходит. В руке у него была бутылка, и, подняв капот, он вылил ее в двигатель, снова закрыл капот и пошел прочь по направлению к станции.

Патрик – человек, который заливает в машину масло в качестве последнего жеста перед тем, как уйти от жены. Я положила руку на грудь, но ничего не почувствовала.

День и первую ночь без него я провела на кровати без постельного белья: после того как он ушел, как-то не было смысла ее застилать. Жизнь, та жизнь с простынями, посудой и письмами из банка, больше не существовала.

Между сном, бодрствованием и очередным сном я гуглила Роберта. Затем гуглила Джонатана. Его жена была инфлюэнсером в социальных сетях. Ее профиль представлял собой смесь фотографий из отпуска, спонсорских постов о марке питьевого коллагена и фотографий нарядов, снятых через зеркало лифта, в котором я обычно спускалась на улицу, чтобы подышать. Она получает больше всего лайков, когда публикует фотографии своего маленького племени #сильныедевчонки, у них у всех светлые волосы и имена, которые также являются именами нарицательными. Всякие предметы и фрукты. Я прокрутила ее ленту до свадьбы на крыше с Джонатаном где-то на Ибице. Я задавалась вопросом, как много он рассказал ей обо мне, как много @мать_сильных_девчонок знает о сорокатрехдневном первом браке ее мужа.

* * *