И в горе, и в радости

Казалось, она собиралась сказать что-то еще. Я спросила, что будет завтра.

– Рождество.

Я на минуту замолчала, пытаясь представить себе, как поеду в Лондон одна, увижу отца, окажусь перед Ингрид и хаосом ее детей, мучительные разговоры Роуленда, бесконечные, бессмысленные трения между Уинсом и моей матерью. Ее пьянство.

– Думаю, я не смогу. Думаю, там будет слишком много людей.

– Будут только Уинсом и Роуленд, я и твой отец. Извини, я думала, что говорила тебе. Твои кузены отмечают где-то еще. Ингрид и Хэмиш увезли мальчиков в Диснейленд. Понятия не имею почему. И на целых десять дней – за это время можно дважды обойти каждую комнату в Лувре.

Она ждала, что я спрошу, где Патрик, а затем после минутного молчания сказала:

– Он уехал в Гонконг. Это будет трудный день. Я знаю. Но ты придешь?

Я сказала «нет».

– Я думаю, нет. Прости.

Мать снова вздохнула:

– Ну, я не могу тебя заставить. Но, пожалуйста, подумай, нужно ли тебе делать себя еще более несчастной, чем ты уже есть. Провести Рождество в одиночестве, Марта, я не уверена. Будет очень мрачно. И если мне можно это сказать, я сама просто хочу увидеться с тобой.

Как только мы повесили трубки, я пошла гулять. Меня утомляла сама мысль о дорожке вдоль канала, и я пошла к городу другой дорогой.

* * *

Брод-стрит была переполнена. Меня ошеломило скопление людей с полиэтиленовыми пакетами, входящих и выходящих из магазинов, покупающих обувь, мобильные телефоны и подарки в магазине «Аксессориз». Младенцы плакали в колясках, голодные и перегретые. Дети отставали от родителей или рвались вперед на страховочных поводках.

Матери ходили по магазинам с дочерьми-подростками, которые шли с опущенными головами и переписывались в телефонах. Из магазина «Ривер айленд» вылетела девушка, дверь отскочила в ее мать, которая пыталась не отставать. Девушка не просила ее рожать, мать могла бы на хер отвалить. Она достала свой телефон, и мать, которая уже была рядом с ней, сказала: «Ну все, Бетани». С нее хватит. Они разошлись в противоположных направлениях. Я стояла у матери на пути, и она остановилась передо мной, достаточно близко, чтобы я могла рассмотреть ее сережки, похожие на крошечные леденцы. На секунду мы оказались лицом к лицу, глядя друг другу прямо в глаза, но не думаю, что она меня увидела. Я отошла в сторону, но она развернулась и погналась за дочерью, держа сумочку над головой и размахивая ею, как белым флагом.

Я шла медленно, глядя на лица людей, идущих по направлению ко мне, толкающихся с обеих сторон, задаваясь вопросом, не сжег ли кто-нибудь из них свой собственный дом дотла, и если да, то сколько времени прошло, прежде чем они смогли выходить на прогулку и покупать подарки.

Я зашла в кофейню и купила маффин. Я не была голодна и, вернувшись на улицу, попыталась отдать его бездомному, сидящему у банкомата. Он спросил меня, что это за вкус, и когда я сказала, он ответил, что не любит изюм. Я пошла к крытому рынку. Стоя возле кондитерской, я позвонила матери. В кондитерской за высоким столом у окна сидел ребенок с бабушкой. Он ел мороженое. Несмотря на то что он держал его в перчатках и все еще был в парке и шерстяной шапке, его губы были фиолетовыми.

Мать подняла трубку и спросила, все ли в порядке.

– Если я приду завтра, ты не будешь пить?

Паузы не было. Она сказала:

– Марта. Ты же попросила меня бросить. В тот день, когда позвонила мне из поезда.

– Знаю.

– Ну вот, я бросила, – сказала мать. – С тех пор я ничего не пила. После того как ты повесила трубку, я вылила все в раковину. Говоря языком группы, – она произнесла это слово так, словно оно было с большой буквы, – прошло двести восемнадцать дней с тех пор, как я в последний раз пила.

Мы никогда – ни Ингрид, ни мой отец, ни Уинсом, Хэмиш или Патрик, – никто из нас никогда не просил ее остановиться. Из чувства преданности или ощущения бесполезности мы никогда даже не обсуждали это между собой.

Я не заметила, что улыбаюсь мальчику с фиолетовыми губами. Он показал мне язык.

Мать спросила:

– Ты смеешься?

Я сказала «нет».

– То есть да. Но не над тобой. Над тем, что я только что увидела.

– Это хорошо.

* * *

Когда я прибыла в Белгравию, уже начало темнеть. Я проснулась, не собираясь идти, и провела утро на диване перед телевизором с выключенным светом, пытаясь убедить себя, что не чувствую себя виноватой за то, что разочаровала мать, что тошнота и сдавленность лба – это первый симптом мигрени и что я не впала в такое отчаяние, что, когда в полдень показывали «Любимые рождественские рецепты» с Мэри Берри, я задумалась, не перестану ли дышать.

Уинсом открыла дверь и восторженно встретила меня, свою немытую племянницу, которая была одета в футболку и спортивные штаны под пальто и держала в руках подарок для хозяйки, который купила в автосервисе. Она чрезмерно засуетилась вокруг моего пальто и рассыпалась в излишних благодарностях за подарок, а затем провела меня в парадную гостиную.