Героические защитники Москвы сделали свое дело. Подвижные танковые группировки противника на флангах Западного фронта были истощены, обескровлены и оказались вынужденными остановиться в двух выступах, глубоко вдавшихся в расположение советских войск.
30 ноября Военный совет Западного фронта прислал в Генштаб план контрнаступления.
Поздно вечером 4 декабря Сталин позвонил командующему Западным фронтом:
– Чем надо еще помочь фронту, кроме того, что уже выделено?
Жукову следовало бы просить многого, но он знал: возможности ограничены даже и у Ставки:
– Крайне необходимо получить поддержку авиации Резерва Верховного Главнокомандования. Кроме того, танков мало, без них невозможно будет быстро развивать наступление. Еще бы сотни две танков…
– Танков нет, дать не можем, – отвечал Сталин. – Авиация будет, сейчас позвоню в Генштаб…
Начавшееся 5–6 декабря контрнаступление оказалось неожиданным для фашистского командования: оно так много раз объявляло Красную Армию уничтоженной, что само уверовало в это, а их агентурная разведка в советском тылу была, повторим, уничтожена. Инициатива в грандиозном сражении перешла теперь к советским войскам, и они день ото дня развивали успех. С 6 по 10 декабря было освобождено свыше 400 населенных пунктов. 13 декабря Советское информационное бюро опубликовало сообщение о поражении ударных группировок фашистских войск под Москвой.
Наше контрнаступление продолжалось. Уверенность ГКО и Ставки в своих силах была настолько велика, что 15 декабря, всего через 10 дней после начала контрнаступления, было решено возвратить в Москву аппарат ЦК и некоторые государственные учреждения.
Более того, Советское правительство считало возможным принимать в столице высоких иностранных гостей, и даже тогда, когда положение на фронте было далеко еще не ясным.
3 – 4 декабря 1941 года в Москве состоялись советско– польские переговоры, в которых, с одной стороны, участвовали И. В. Сталин и В. М. Молотов, а с другой – премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне В. Сикорский и посол Польши в СССР С. Кот. Переговоры эти были чрезвычайно сложным делом.
Генерал Сикорский ехал в Москву настроенным весьма скептически. Но встреча, оказанная польской делегации здесь, и беседы со Сталиным до некоторой степени изменили положение. Советское правительство явно желало договориться с польскими деятелями, видело в них равноправных партнеров и хотело вести с ними переговоры без посредничества западных держав. Тем не менее Дискуссия была острой и точки зрения не совпадали, особенно когда речь заходила о восточных границах Польши: реакционные эмигрантские политики по-прежнему претендовали на наши исконные украинские и белорусские земли.
Вечером 4 декабря в честь генерала Сикорского и сопровождающих его лиц в Кремле был дан обед. Польским политикам становилось не по себе при одной только мысли, что немцы находятся всего лишь в 40 километрах от Москвы. Это сказывалось и на их поведении во время переговоров. Но на самообладании Сталина это обстоятельство никоим образом не сказывалось: он знал, что не далее как завтра утром Красная Армия нанесет врагу сокрушительный удар… На приеме он говорил о другом:
– Так сложилось, – начал Сталин, – что наши народы с незапамятных времен соседствовали и враждовали. Несколько раз в истории поляки приходили в Москву и уничтожали ее, несколько раз русские приходили в Польшу и жгли города, а потом захватили и всю страну. Дальше так продолжаться не может! Довольно драки!
Восторг охватил присутствующих, а Сталин вдруг углубился в воспоминания. Кот тогда же записал речь Сталина. Так как воспоминания, исходящие непосредственно от Сталина, – редчайший случай, то приведем их подробнее.
«Сталин, поначалу вроде бы и не к месту, стал вспоминать события тридцатилетней давности – как в 1913 году ехал в Краков к Ленину.
– Мне сказали, что я должен доехать до железнодорожной станции Домброва Горница и там искать случая перейти границу. Специально выбрал поезд, приходящий пораньше, чтобы еще в потемках миновать жандармов на станции. Поезд еще не остановился на станции, только начал замедлять ход, как я, находившийся в самом его хвосте, выскочил из вагона и в темноте, минуя станционные постройки, побежал в южном направлении, так как мне сказали, что это направление ведет в Австрию и к Кракову. Вышел на какую-то дорогу, которая показалась мне ведущей в том направлении, и быстро пошел, но был немного не уверен. Вдруг вижу огонь в хатенке у дороги. Подкрался осторожно и вижу, что за окном сапожник латает сапоги. Решил рискнуть и постучал в оконце, сапожник повернулся и спрашивает: «Кто там?» Без размышлений отвечаю: «Революционер и сын сапожника, грузин!» – «А что надо?»
Увидел при свете его лицо и набрался доверия. Спросил его, может ли он показать дорогу до границы, так как должен попасть в Краков, а паспорта нет. «Если ты революционер, то я тебя провожу до границы», – ответил сапожник…»