И. В. Сталин. Полная биография

Да, заговора в классическом смысле слова вроде бы не было, но, во-первых, все участники процесса так или иначе были в свое время связаны с Троцким и его присными, а во-вторых, не признавали авторитет Сталина, а против его ставленника на посту Наркома Красной Армии и флота Ворошилова плели очевидные интриги. Напомним, что дело происходило за два с небольшим года до начала Второй мировой войны. Как мог допустить глава Советского государства Сталин, чтобы беспредельно преданного Ворошилова заменил бы кто-либо из флиртовавших с Троцким «красных генералов»? С тем самым Троцким, который уже открыто призывал к поражению Советского Союза в грядущей войне? Но несомненно также, что следствием данного процесса стало изгнание из армии, арест, а то и казнь множества рядовых командиров старших рангов, которые ни малейшего отношения ни к Троцкому, ни к самим участникам того процесса не имели (самый известный пример – будущий маршал Рокоссовский). Заметим также, чтобы закончить данный сюжет, что тысячи находившихся в заключении командиров были без всяких последствий освобождены в 1939–1940 годах после устранения Ежова и его команды (опять же самый известный пример – тот же Рокоссовский).

О февральско-мартовском Пленуме ЦК кровавого по итогам 1937 года наговорено очень много. В поверхностных описаниях сквозит какой-то мистический ужас. А потому поверхностных, что только с 1992 года стенограмма этого пленума, длившегося дольше, чем все другие пленумы или даже съезды партии, была наконец полностью опубликована. Теперь есть возможность оценить событие объективно. Никакой мистики, разумеется, нет. Все шло обычным, давно заведенным порядком. Более того, поражает непринужденность весьма серьезного разговора, многочисленный обмен репликами, причем не только из президиума. Выступает М. Л. Рухимович, глава химической промышленности страны, большевик с подпольным стажем, член ЦК с 1924 года:

«Начальником штаба тяжелой промышленности оказался негодяй, предатель, злодей Пятаков, который немало навредил. И нам нужно, товарищи хозяйственники, основательно порыться и разобраться, где тайны и в проектах, и в предприятиях, и в цехах, и в агрегатах. (Постышев: Правильно!) Товарищи, замысел был глубокий у них, большой, а у обер-бандита Пятакова были все рычаги. (Сталин: Это теперь-то разобраться, после драки!) Товарищи, сейчас нужно разобраться. (Постышев: Лучше поздно, чем никогда.).

Возьмем химию, порох. Всем известно, что во время войны без пороху воевать невозможно. (Смех. Голос с места: Вот открыл Америку, ай да спасибо.) Казалось бы, все внимание надо было уделить этому делу (Смех.) Это не так весело, как кажется, на деле это очень грустно».

Выступления почти всех ораторов сопровождались замечаниями не только Сталина, который был очень внимателен, но и теми, кто вскоре разделил судьбу Пятакова и самого Рухимовича, – часто вмешивались Гамарник, Косиор, Любченко, Постышев, Чубарь и др. В таких условиях ораторы порой очень выразительно проявлялись (например, ясно виден уровень руководящих талантов Рухимовича).

Выступление Г. Ягоды на Пленуме было сбивчивым, нервным, переполненным всякого рода подчеркнутой «самокритикой». Речь зашла о начальнике секретно-политического отдела Г. А. Молчанове, к тому времени уже арестованном. Сталин коротко спросил: «Кто его рекомендовал?» Ягода растерянно ответил: «Не знаю…» Ответ был нелепый, ибо Молчанов, как все знали, – доверенное лицо Ягоды, один из устроителей «показательного процесса» Зиновьева, Каменева и др.

А далее началось нечто не очень приличное: ближайшие сподвижники Ягоды – Заковский, Агранов, Балицкий, Реденс – начали обличать своего начальника, не стесняясь в примерах и словах. Поток нечистот словно вылился в залах Кремля. Сталин слушал внимательно, не вмешивался. Вскоре он сделает свои выводы…

Мы не можем дать точного числа людей, пострадавших от репрессий в 30-х годах, точно так же, как и не смогли сделать этого и все исследователи, наши и зарубежные, но многие из них все же претендуют на точные цифры – и безосновательно. Во всяком случае (и это не подлежит сомнению), цифра не может не оставить у любого читателя ощущения ужаса, ибо речь идет о миллионах, многих миллионах наших сограждан. Р. Конквест, наиболее обстоятельный и заслуживающий доверия западный исследователь, полагает, что в 1937–1938 годах только по политическим делам было арестовано шесть миллионов человек, а «законно» ликвидированных исчисляет в семьсот тысяч. Заключенных в лагерях Конквест на конец 1939 года определяет в восемь миллионов человек.

А вот настоящие, не мнимые историки, работающие с официальными источниками, ссылающиеся на архивные документы, приводят другие цифры – и они резко отличаются от зарубежных. На 1 марта 1940 года общий контингент заключенных в ГУЛАГе составлял 1 668 200 человек, то есть в пять раз меньше того, что пытается нам внушить Конквест, и среди заключенных только 28,7 % были осуждены за контрреволюционную деятельность.