«И вечные французы…»: Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы

КАКОГО БАЛЬЗАКА МЫ ЧИТАЕМ? УДАЧИ И ПОТЕРИ В «КЛАССИЧЕСКИХ» ПЕРЕВОДАХ «ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КОМЕДИИ»

Стало уже общим местом отмечать разницу в подходе к «перепереводам» (новым переводам иностранных произведений, прежде уже переводившихся) в России и на Западе. В Европе и Америке одно и то же классическое произведение может быть переведено десяток раз в течение двадцати-тридцати лет, и это никого не трогает, не удивляет и не возмущает; одни новые переводы проходят незамеченными, другие становятся событиями и вызывают бурное обсуждение, но обсуждается при этом качество нового перевода, а не законность самого его появления на свет. В России же до последнего времени при существовании перевода пятидесятилетней давности вопрос считался закрытым и казалось, что о новых переводах не стоит и заговаривать. В наши дни ситуация начинает постепенно меняться; новые переводы того, что уже было переведено прежде, не только выходят из печати, но и становятся предметом исследовательской и даже журналистской рефлексии. Появляются и сравнительные анализы нескольких переводов одного и того же произведения в разные эпохи и разными литераторами (см., например: [Лешневская 2008; Кольцова 2012; Клюева 2015; Карапец 2017]). Характерно, однако, начало подборки под названием «Кто и зачем делает новые переводы классики», опубликованной на сайте Gorky.media 20 октября 2016 года: «Новые переводы классики – удивительная, на первый взгляд, затея: зачем заново проделывать такую большую и ответственную работу?» [Цветков и др. 2016]196.

По всей видимости, понять, зачем нужны новые – или по крайней мере заново отредактированные – переводы классики, невозможно, если не проанализировать переводы старые. Цель данной статьи – показать на нескольких примерах, что в классических переводах Бальзака, вошедших в 15-томник, вышедший в 1951–1955 годах, и в 24-томник 1960 года, есть места, где оригинал или просто понят неправильно, или существенно обеднен. Между тем эти переводы перепечатываются без всяких изменений как в отдельных изданиях, так и в последующих собраниях сочинений, пользуются спросом, читаются и до сих пор не вызывали нареканий. Это и есть упомянутая в названии статьи «удача». Она очевидна, «потери» же до сих пор не становились предметом анализа. Именно о них и пойдет речь.

«Шагреневая кожа»

(перевод Б. А. Грифцова)

1. Роман «Шагреневая кожа» (1831) начинается с фразы:

В конце октября 1829 года один молодой человек вошел в Пале-Руаяль как раз к тому времени, когда открываются игорные дома, согласно закону, охраняющему права страсти, подлежащей обложению по самой своей сущности [Бальзак 1951–1955: 13, 5].

Автор недавней монографии выражает недоумение по поводу этого пассажа: «широкая и довольно туманная метафора, приглашающая представить себе некий закон, охраняющий права страсти, почему-то „по самой своей сущности“ не свободной от налогообложения» [Венедиктова 2018: 180]. И в самом деле, по-русски звучит туманно. Между тем у Бальзака никакого тумана здесь нет. В оригинале читаем:

Vers la fin du mois d’octobre dernier, un jeune homme entra dans le Palais-Royal au moment où les maisons de jeu s’ouvraient, conformément à la loi qui protège une passion essentiellement imposable [Balzac 1976–1981: 10, 57].