«И вечные французы…»: Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы

Дело в том, что Местр, как показано в статье, открывающей настоящий сборник, был блестящий говорун, но при этом собеседник не слишком светский. Ему была чужда установка на учтивость и предупредительность, лежавшая в основе светской беседы, какой она сложилась в XVIII веке и какой следовала Софья Петровна Свечина, поскольку даже по словам не симпатизировавшей ей Е. Тур «обладала утонченностью манер, деликатностию обращения и внимательной предупредительностью к людям, которыми дорожила» [Тур 1860: 383]. Местр же «не терпел возражений и ниспровергал их тоном решительным и резким», проявлял в разговоре «резкий и неумолимый догматизм», «очень оживлялся, когда говорил сам, и крепко засыпал, когда ему отвечали» (наст. изд., с. 25). Зная все это, приятели Киселева снабжали его такой информацией, которая могла заставить Местра проснуться и разразиться одним из «фирменных» монологов, изобилующих парадоксальными сравнениями и неожиданными образами.

Поскольку Долгоруков не называет имени той особы, от которой он узнал анекдот о Киселеве, Местре и Кондильяке, невозможно гарантировать, что анекдот этот правдив. Но можно смело сказать, что он правдоподобен – и по тому, что известно о Местре как салонном ораторе, и по фактам из биографии Киселева: он в 1806 году был зачислен в Петербурге в кавалергардский полк; через четыре с половиной месяца полк выступил из Петербурга, но затем Киселев провел в Петербурге почти целый год, с 26 декабря 1808 по 19 ноября 1809 года [Заблоцкий-Десятовский 1882: 7]. Таким образом, он вполне мог общаться с Местром в салоне Свечиной.

Впрочем, гораздо важнее, что рассказ об этом общении, правдивый или нет, мог быть известен Тургеневу. Правда, не из долгоруковского журнала, поскольку его третий номер вышел в Брюсселе осенью 1862 года [Ермолаев 2001: 232–235], а роман «Отцы и дети» был закончен, согласно авторской помете в рукописи, «в августе 1861 года» [Тургенев 1981: 418] и впервые опубликован в «Русском вестнике» в феврале 1862 года, причем в этом журнальном варианте пассаж про Свечину и Кондильяка присутствует уже в том виде, в каком мы его знаем [Русский вестник 1862: 527–528]. Но именно осенью 1860 года, когда Тургенев работает над первой третью будущего романа [Тургенев 1987: 4, 268], он в Париже более или менее постоянно общается с Долгоруковым. 14 ноября 1860 года он пишет Герцену, что «на днях обедал с Долгоруким» [Тургенев 1987: 256], а 8/20 ноября 1860 года извещает самого Долгорукова, что «наши вечера переменены с субботы на четверг» [Тургенев 1987: 4, 269]. Следовательно, такие обеды повторялись, о чем свидетельствуют также воспоминания Б. Н. Чичерина:

Видался я [в Париже] и с князем П. В. Долгоруким… Однажды Тургенев пригласил нас с Ханыковым обедать к Вефуру, сказавши, что его звал Долгорукий и он просит нас прийти на подмогу. Мы пошли; Долгорукий на этот раз держал себя скромно, и обед вышел оживленный. Это нам так понравилось, что Тургенев тут же предложил собираться раз в неделю [Тургенев 1987: 4, 601].

Таким образом, на печатный анекдот Долгорукова Тургенев ориентироваться не мог, а вот на устные разговоры с ним о Киселеве, который в это время занимал пост российского посла в Париже, – мог вполне. Но если Долгоруков, опуская истинные мотивировки персонажей своего анекдота, все-таки упоминает всех действующих лиц и правильно расставляет акценты (начитавшись Кондильяка, Киселев идет к Свечиной, но беседовать собирается не с ней самой, а с Местром), то у Тургенева выпадение главного звена – фигуры Местра – делает соседство Свечиной и Кондильяка решительно непонятным. Местр, Свечина, Кондильяк – для Тургенева все это фигуры давно минувших дней195, но имя Свечиной было у него на слуху из‐за дискуссии вокруг статьи Е. Тур. Так и вышло, что Кондильяк, против всякой логики, оказался неким «пропуском» в салон Свечиной – роль для него совершенно не подходящая.

Конечно, мое объяснение – гипотетическое, и предложить я его смогла только благодаря случайности, а именно тому обстоятельству, что Долгоруков вставил в свой очерк о Киселеве биографический анекдот о Местре и Кондильяке. Но совсем не гипотетический, а вполне бесспорный вывод из этой истории состоит в следующем: если в тексте упомянуты рядом две фигуры, которые имеют между собой очень мало общего (чтобы не сказать: не имеют вовсе ничего общего), то, комментируя их, нужно стараться проанализировать их взаимоотношения и отношение к ним автора текста, а не просто пояснять их каждую саму по себе. Вывод довольно банальный, но при практическом применении способный, как кажется, принести не вполне банальные плоды.

III. О переводах и переходах