2.
В финале «Прощенного Мельмота» писцы издеваются над немецким демонологом и отпускают дурацкие шуточки. В переводе один из писцов, «указуя на немца», восклицает: «Колоссально!» [Бальзак 1951–1955: 13, 645].В оригинале, однако, в его уста вложено другое слово: «Cet homme est pyramidal» [Balzac 1976–1981: 10, 388]. Понятно, что переводчику показалось странным упоминанием пирамид в этом контексте. Однако надо иметь в виду, что модники начала 1830‐х годов обожали экстравагантные эпитеты, а слово «пирамидальный» – плод тогдашней египтомании – было неотъемлемой частью этого жаргона [Matoré 1967: 50, 73–74]. В очерке Шарля Баллара «Мода в Париже» (1834) о таких модниках, злоупотребляющих «мимолетными эпитетами», говорится, что в прошлом году они бы назвали роскошных содержанок «колоссальными, пирамидальными» [Мильчина 2019б: 580]. А в новелле Готье «Пуншевая чаша» (о которой см. наст. изд., с. 112–113) персонажи собираются устроить «пирамидальную» оргию, как в «Шагреневой коже» Бальзак [Gautier 1833: 319].
Так что и в русском переводе глумливый писец вполне мог и даже должен был воскликнуть: «Пирамидально!»
Два первых раздела нашей статьи касались переводов Б. А. Грифцова. Но аналогичные замечания можно сделать и по поводу работы других переводчиков.
Один из героев повести, будущий великий художник Никола Пуссен, уговаривает свою возлюбленную Жилетту согласиться позировать другому художнику; Жиллетта колеблется, боится и, пытаясь отсрочить решение, говорит в русском переводе: «Давай посоветуемся с дядюшкой Ардуэном» [Бальзак 1951–1955: 13, 387]. В оригинале, однако, никакого дядюшки нет; так упомянут «père Hardouin» [Balzac 1976–1981: 10, 429] – согласно указателю вымышленных персонажей «Человеческой комедии», «духовник Жилетты» [Balzac 1976–1981: 12, 1357]. Так что в переводе его следовало бы, разумеется, назвать не дядюшкой, а отцом Ардуэном200
.1.
В переводе «Предисловия к „Истории Тринадцати“» сказано о членах сообщества Тринадцати, что они пользовались «все новыми и новыми богатствами, подобными богатствам горного духа» [Бальзак 1951–1955: 7, 11]. Увы, в оригинале никакого горного духа нет, а есть Vieux de la Montagne – Старец Горы. Это прозвище крестоносцы присвоили Хассану ибн Саббаху, вождю средневековой исмаилитской секты ассасинов; о популярности этой фигуры во французской публицистике 1820–1830‐х годов см.: [Леруа 2001: 284–289].2.
В переводе «Феррагуса», первого романа из трилогии «История Тринадцати», переводчица опускает имя собственное – то ли потому, что не смогла определить, кто это, то ли потому, что сочла это сведение излишним для русского читателя. В переводе читаем: «у Жюля был истинный, испытанный друг» [Бальзак 1951–1955: 7, 84]. В оригинале, однако, к этому определению прибавлено еще кое-что: «un demi Pechmeia» [Balzac 1976–1981: 5, 863]. Фамилия в самом деле странная, писалась по-разному, но как его ни называй, несомненно, что литератор Жан Пехмейя (1741–1785) был известен прежде всего как образцовый друг, и именно в этом качестве Бальзак упоминает его не только в «Феррагусе», но и в «Физиологии брака» [Бальзак 2017а: 451]201. А раз это имя возникает под пером Бальзака не единожды, очевидна необходимость написать в переводе: «истинный, испытанный друг, новый Пехмейя».3.
В том же переводе «Феррагуса» есть и другой пропуск в таком же роде. Фрагмент этот звучит так:И вот парижское общество ненадолго увлеклось обсуждением античного погребения. Античность была тогда в моде, и некоторые ее поклонники находили, что было бы прекрасно восстановить погребальные костры для великих мира сего. Это мнение нашло своих защитников и своих противников. Одни говорили, что великих людей стало чрезмерно много и что из‐за этого обычая сильно вздорожают дрова, что французы – народ столь изменчивый в своих симпатиях, что было бы смешно на каждом перекрестке наталкиваться на вереницы предков, кочующих в своих урнах [Бальзак 1951–1955: 7, 117].
Сверившись с оригиналом, мы сразу увидим, что в переводе опущено одно слово –