«…и вольностью жалую»

На другой день с блеском была сыграна свадьба. Нарядный брачный поезд с войсками, со знаменами заполонил узкие яицкие улицы. А венчанье шло в церкви Петра и Павла. Емельяна называли именем покойного императора, Устинью тоже нарекли российской императрицей. Стояла она, накрытая фатой, ничего не видела, только плакала. А потом гуляли в доме у Толкачева — пир горой, разливанное море вина, песни и пляски. И мельтешили в масленых улыбках хмельные лица, и Денис Пьянов тут же на краю стола, Ванюшка Почиталин с молодой женой, и Перфильев… И Толкачев, и все главари яицкие довольны: свершили дело им угодное! Новая родня «царская» — сестра Устиньи Мария с мужем Семеном Шелудяковым и вовсе на седьмом небе. Только говорят про этого Шелудякова, что стоит он за симоновцев, что от него симоновцы-то и прослышали про князя Голицына. Так ли это, не так, кто знает, но в пьяном угаре яицкого веселья Емельян почувствовал себя среди всех этих людей чужим и лишним. Велика Россия, сколько в ней простоpa, а он, вольный казачина донской, в этот угол загнан!

Если бы сидел сейчас Денис Пьянов не на другом краю стола, а рядом, как месяц назад, обнял бы его опять за плечи и закричал истошно, во весь голос, душу высвобождая от тоски и одиночества: «Тесна, Денис, ох как тесна-то моя улица!..»

Всю ночь просвадебничали яицкие, еще и день прихватили. А симоновский ретранжемент не сдался. Заполонили весь дом Устиньины кровники и обнаглели в обращении с царем-сродственником. Устинья и та осмелела: «Ты, — вдруг заявила, — и не царь вовсе!»

Грохнул Емельян об стол кулачищем, прикрикнул, чтоб не смела больше о том заикаться и чтоб ни в какие государевы дела не встревала — царица, так сиди себе во дворце, балакай с фрейлинами про наряды, а куда не треба, носа не суй. Всех ее родичей шугнул подальше. Сам же от утра до поздней ночи стал помогать подкопщикам вести минную галерею под колокольню — в рост человека, шириной в сажень, она, по всем расчетам, была уже совсем близко от церковного погреба, где хранился симоновский боевой припас.

Тут вернулся и Овчинников из Гурьева, привез 60 пудов пороху. Пугачев назначил сроки взрыва — 19 февраля.

Но накануне вечером вломился к нему дежурный казак Антипов и срывающимся голосом сообщил: беда! Переметнулся к симоновцам отпрыск бородинского приспешника малолеток Ванька Неулыбин. Бежал он в неприятельский стан не иначе как для того, чтоб открыть там про секретную траншею.

— Кто надоумил его? — спросил Емельян.

Ни один из приближенных не мог дать на это ответ. Да и по наущению ли чьему, а не из чистого усердия свершил свое черное дело старшинский выродок?

Среди сохранившихся документов, раскрывающих нам историю пугачевского восстания, нет такого, который бы со всей непреложностью доказывал, что подростка Ивана Неулыбина подговорил на измену кто-то из взрослых казаков. Однако есть один факт…

Через год с небольшим после описываемых событий — И марта 1775 года — Тайная правительственная экспедиция вынесла определение… освободить Семена Шелудякова с женой Марией (сестра Устиньи) от ссылки на поселение и отдать по-прежнему в уральское (то есть Яицкое) войско, учитывая то, что он, Семен Шелудяков, при атаке пугачевцами Яицкой крепости оказывал верность… и войсковой атаман Мартемьян Бородин особливо о его верности засвидетельствовал…

За какие же «особливые заслуги» перед правительством Екатерины II получил столь высокую милость и полное освобождение родственник «царя» Семен Шелудяков?..

У Пугачева не оставалось времени учинять дознание и выискивать виноватых. В десять часов вечера узнал он об измене, а уже в двенадцать произвел взрыв. Он рассудил сделать его не утром, как намечал, а в полночь, надеясь на то, что Симонов не успеет за два часа убрать из церковного подвала свой припас.

Но Симонов успел. И двадцати пудов пороха, которые Пугачеву удалось заложить в траншее за эти два часа, не хватило, чтоб разрушить стены кремля. Не рухнула даже колокольня — обвалились лишь верхние ее ярусы. Емельян не стал делать штурма — только пометал в крепость бомбы. Симонов ответил 92 тем же. В морозной февральской ночи загорелась злая стрельба. Днем все-таки попытались прорваться в кремль, но овладеть крепостью не хватило силы. А в это время прискакал гонец от Арапова.

Весть была худая. В Бузулук пришел посланный князем Голицыным генерал Мансуров. Арапов дрался с ним три часа и не устоял, — потеряв полтыщи убитыми и ранеными, отступил. Екатерининские войска движутся за ним.

Емельян всполошился. Опасность для Главной армии была уже нескрытная. Он начал решительно сбираться в Берду, пожелав взять с собой пять сотен казаков во главе с Овчинниковым. Никита Каргин покусился еще удержать его:.маслена, дескать, скоро, здесь бы и отведали блинцов. Емельян запальчиво крикнул:

— В сей миг отбываем! — И добавил, усмехаясь: — Не рад станешь блину, когда кирпичом в спину.