«…и вольностью жалую»

Князь П. М. Голицын — генералу А. И. Бибикову:

«Дело столь важно было, что я не ожидал такой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как есть сии побежденные бунтовщики».

А. И. Бибиков — московскому генерал-губернатору князю Волконскому, 26 марта 1774 года:

«…Преодолев все трудности, одержали 22-го марта при крепости Татищевой, в 52-х верстах от Оренбурга совершенную и полную победу над самим самозванцем. Сей злодей имел сонмище свое в 9 тысяч изменников, которое по шестичасовом огне разбито — и крепость взята с 36-ю большими орудиями. На месте побито изменников около 2000. Положено 3000 с лишком, в том числе более 600 яицких воров казаков… Неизвестно еще, жив ли сам злодей или нет».

А. И. Бибиков — жене из Казани, 26 марта 1774 года:

«…То-то жернов с сердца свалился. Сегодня войдут мои в Оренбург. А сколько седых волос прибавилось в бороде, то бог видит. А на голове плешь еще более стала».

Фанфарным громом победы над Пугачевым российское правительство поторопилось оглушить весь мир. Коллегия иностранных дел составляла специальные статьи для заграничных газет. Послы европейских держав информировали свои правительства. Екатерина II лично писала французскому писателю Мельхиору Гримму:

«Оренбург освобожден, и по моему предсказанию этот фарс кончится ударами и виселицами».

Про удары и виселицы царица могла говорить с уверенностью: уж она-то прекрасно знала, какую серию жестоких репрессий обрушила на участников пугачевского движения ее правительственная машина.

26 марта, в день, когда Голицын вступил в Оренбург, подполковник Михельсон под Уфой наголову разбил армию Зарубина. Сам Зарубин был схвачен вместе с Ульяновым и посажен в тюрьму. Несколько ранее Гагрин нанес серьезное поражение Белобородову на Урале. Белобородов отступил, но район восстания был фактически ликвидирован. Тюрьмы Уфы, Оренбурга, Казани и других городов были переполнены. Вереницы пленных и арестованных тянулись по непролазным из-за весенней распутицы дорогам. Допросы «с пристрастием» не прекращались ни днем ни ночью в подвалах секретных комиссий. Публичные казни, наказания кнутом, вырывание ноздрей и клеймение производились для устрашения обывателей повсеместно.

Дворянство ликовало. Поздравления Екатерине в Петербург поступали со всех губерний. В ответ императрица щедро раздавала награды усмирителям: Бибиков был повышен в чине, Голицын получил поместье, генералы Фрейман и Мансуров ордена. Но в суетной радости по поводу победы над Пугачевым сквозила невысказанная тревога всех крепостников. Желанного покоя для них в стране не было. И полного смирения черни добиться не удалось. Да и где сам-то Пугачев? Недаром генерал Бибиков заканчивал свое письмо к Волконскому такой беспокоящей его сердце фразой: «Неизвестно еще, жив ли сам злодей или нет…»

Когда под Татищевой царские войска стали брать верх, Овчинников сказал Пугачеву:

— Уезжай, батюшка, чтоб тебя не захватили, дорога еще свободна, войсками не занята…

Емельян огляделся:

— Хорошо, я поеду. Но и вы смотрите, коль можно стоять — стойте, а горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтоб не попасться.

И, взяв с собой Почиталина да еще ближайших способников, выбрался из гущи баталии, поскакал прочь. Его заметили голицынские конники — Чугуевские казаки, погнались и преследовали версты три, но отстали. Поздно вечером он сам-пят примчался в Берду, взбудораженный боем, погоней и мыслями о понесенных потерях. Созвав главных советников — Шигаева, Витошнова, Чумакова, Творогова, Арсланова, Подурова, — объявил им о разбитой армии под Татищевой. Все сделались пасмурные. Тогда Емельян сказал:

— Ничего, детушки, когда нам в здешнем краю не удастся, пойдем прямо в Петербург.

И велел подать всем по чарке вина для взбодрения.

Но куда же идти? Петербург Петербургом, а до-прежь надо бы отдалиться от Голицына.

— Двинемся к Яику, — начали снова уговаривать яицкие.

— Нет, государь, — сказал Арсланов. — Лучше поехали к нам в Башкирию.

Как ни решай, только сейчас-то свободный путь из Берды один — через Каргалу да Сакмару. И главное — уйти поскорее.