«…и вольностью жалую»

Пугачев приказал, не мешкая, сниматься. Зашевелился лагерь, загудел в сборах, казаки и калмыки снаряжали коней, громоздили в кибитки и на сани поклажу. Для подъема духа Емельян велел раздать всем вина, и выкатили бочки, да больно разошлись в гульбе некоторые, и тут же велел «государь» прекратить празднество; разбили остатние полные бочки, и полилось вино прямо по улицам, перемешиваясь с мутной и холодной мартовской снежницей.

Сам Пугачев тем временем сколачивал пятитысячный отряд из доброконных казаков и расставлял караулы по дороге к Оренбургу, чтоб удержать переметчиков, — застрашились иные из яицких, к перебежке склонялись… А Шигаева послал на Высокую гору — посмотреть, не идут ли голицынские войска из Чернореченской…

Из показаний Максима Шигаева в Секретной комиссии Яицкого войска 8 мая 1774 года:

«А как он, Шигаев, туда, на Высокую гору, по-ехал, то пристал к нему и прибежавший с самозванцем из Татищевой яицкий казак Григорий Бородин, который дорогою зачал ему говорить: «Что, брат Максим? Нам теперь вить не устоять? Не лутче ли нам связать его, то есть самозванца, и отвести в Оренбург». На что он, Шигаев, сказал: «Как-де нам это одним сделать можно! Хорошо, есть ли бы много нас согласилось». А Бородин сказал: «Я-де уже о этом человекам четырем говорил, и они на то согласны». На что он Бородину сказал: «Так поезжай же ты, брат, назад и уговаривай других». Почему Бородин в Берду и поскакал.

…И, быв он, Шигаев, с двумя своими казаками на половине дороги, попались им навстречу скачущие из Берды человек с десять казаков, и, поравнявшись с ними, бывший в числе тех казаков яицкой хорунжий Трофим Горлов говорил ему, Шигаеву: «Тьфу, чорт тебя возьми! Государь-де думал, что и ты с Бородиным ушел!»

…Как же он, Шигаев, приехал к самозванцу и сказал, что с горы ничего не видно, то самозванец спросил его: «Не видал ли ты Бородина?«…И говорил: «Вить ты не знаешь, что он сделал: зачал было подговаривать многих, чтоб меня связали и отвезли в Оренбург, но спасибо-де казаку Горлову — он мне донес об этом. Бог-де его, что он убрался. А то бы нонче повесил… И потом приказал тотчас убираться всем в поход…»

Они выступили из Берды, и, когда уже приближались к Каргале, Пугачеву донесли еще об одной измене: каргалинский старшина Муса Алиев коварно схватил и отправил в руки оренбургских властей верного Емельянова полковника Хлопушу. Хлопуша повез из Берды семью — жену и сына и, проезжая через Каргалу, удумал просить у Мусы Алиева подмоги людьми «Петру III». Но ответил Муса черным предательством.

Войдя в Каргалу, Пугачев приказал казнить Хлопушиных погубителей. Сам же сразу пошел дальше, в Сакмарский городок. Сзади неотступно наседал Голицын.

Емельян чуял — уже не тот дух в его толпе, чтоб сражаться. Яицкие норовят откачнуться, а пешие крестьяне без ружей — что за супротивники регулярному воинству? Не устоять им перед голицынской ратью.

И не устояли. 1 апреля под Сакмарский городок привалила команда Голицына и стала стрелять из пушек. А у Пугачева пушек было мало. И не выдержали его люди, побежали. Четыреста человек остались лежать на поле боя, около трех тысяч опять попали в плен, другие рассеялись кто куда мог по окрестным местам.

Емельян с небольшим числом казаков, ускользнув от поимки, прискакал в Ташлу, а наутро побежали далее.

Сильная грязь придерживала голицынских пехотинцев и артиллерию, Емельян же с конниками отмахал во всю прыть до Тимашевой слободы, только что накормив лошадей, поскакали опять — на Красную Мечеть и, тем оторвавшись от Голицына, получили роздых. В Красной Мечети, ночуя, опомнился он.