«…и вольностью жалую»

— Какого еще пороху? — спросил Емельян, прищурившись, а сам помыслил: «Как бы ты, осмотрев- нашу толпу, не подвез до нас правительственную команду!» — И ответил: — Поживи еще подле моего обозу, мил человек, в Казани скоро все будем.

Во время похода опять купчишка с прошением подкатился — на сей раз уж прямо в Петербург лыжи навострил, дескать, я вам Павла Петровича привезу да еще с великою княгинею Натальей Лексеевной! Усмехнулся Емельян: вовсе немыслимое сулит! И сызнова не отпустил.

А теперь вот, значит, в третий раз просится. И рассерчал Пугачев, крикнул Творогову:

— Да что он скучает? Сказывал я ему или не сказывал, что сам вспомню, когда сможет отъехать? Вот и пущай сидит!

Творогов, не переча, вышел из шатра.

А Емельян долго еще не мог успокоиться.

Однажды сказал он, что народу у него как песку… Верно, конечно. Только песок меж пальцев течет. Черпанешь — уходит, опять черпанешь — сыплется. Так и с народом в их войске — одни пропадают, другие приходят.

Несть числа таким, кои с отвагой служат доброму делу. Но при них же, бок о бок, суетливо мельтешат и крохоборничают людишки мелкие, алчные любостяжатели, вроде Митьки Лысова, Шибаева-есаулишки или опять же этого купца-мошенника. Волочит их неукротимая река народного возмутительства, булгачит, крутит, вздымает на пенный вал, как пустопорожний мусор…

Но так уж, видать, спокон веку заведено: к добру злое приклоняется, уповая на дармовую корысть и поживу.

Душно стало Емельяну в тесном шатре, выбрался под звездное небо. Ночной простор дышал знойким настоем июльских трав, отдавая полынной горечью. Донские степи пахнут инако — куда слаже. Лежат они далеко за горизонтом, за невидимой чертой на юге. И что сейчас там, что в Зимовейской? Чует ли сердце Митревны, жены нареченной, где муж ее, казак Емельян Иваныч? Помнят ли отца дети — сын и дочки? Увидит ли он их когда-нибудь?

Поблизости, в семи верстах, тоже невидимая в черноте ночи притаилась Казань-крепость. А вокруг Емельяна спит воинский стан — несметная сила.

На востоке уже светает… Что же предуготовил ему день завтрашний?

И, озирая так спящий мир — земную твердь и небеса, ощутил себя вдруг Пугачев взнесенным на гребень могучей волны. Катит ее неудержимый поток, а он, Емельян, стоит на том гребне, как кормчий, неколебимо и прочно.

ГЛАВА 11 ГОРИТ КАЗАНЬ

12 июля в шесть часов утра Пугачев поднял свое двадцатитысячное войско и двинул его на Казань четырьмя колоннами.

Он сделал так, как советовал накануне Минеев, — атаковал крепость в обход главных ворот. Выдвинутая защитниками города небольшая батарея была смята. Пугачев и Белобородов, захватив на Арском поле рощу, загородный барский дом и кирпичные сараи, пошли вперед под прикрытием возов с подожженным сеном и хворостом. Ветер дул на город. Огонь быстро охватил ближайшие дома и укрепления. Правительственные отряды, стоявшие на первой линии защиты у крепости, отступили. Все начальствующие лица и окрестные помещики заперлись в кремле, другие служилые люди и богатеи купцы — в девичьем монастыре в предместье-форштадте. Первым вошел в город Белобородов. Пугачев со своей колонной овладел гостиным двором близ крепости.

Из показаний Ивана Творогова при допросе в Секретной комиссии 27 октября 1774 года:

«Толпа наша рассеялась по форштадту и, грабя все домы, выгоняли по приказу злодея всех, в домах бывших, людей в злодейский стан. Как же злодей, приступая к кремлю, увидел великое супротивление, то, отступя от оного, приказал во многих местах форштадт зажечь, что и исполнено, и сделался преужасный пожар».

Пожар разрастался, заволакивая удушливым дымом город.

Разъезжая, как обычно во время сражений, в простом казацком кафтане на черном скакуне, Пугачев давал указания Чумакову и командирам колонн стрелять из пушек по крепости без передышки. Батарея, стоящая в трактире гостиного двора, непрерывно била по Спасскому монастырю. Минеев втащил пушки на ворота Казанского монастыря и на церковную паперть. Бой длился уже пять часов. Потери с обеих сторон были огромные. Осажденные задыхались от дыма. Он черным покрывалом оседал прямо на кремль. Искры и головни из горящего предместья залетали за стены крепости, и там тоже загорались дома. Среди укрывшихся в кремле начался ропот. А на улицах занятого Пугачевым города, объятого пламенем, чинилась расправа со всякого звания господами — громились купеческие лавки, монастыри, церкви. По приказу Пугачева были открыты каталажки и выпущены все колодники.

Дышать в городе становилось все труднее. Задерживаться в нем с войском было неразумно. Емельян отдал распоряжение: выбираться на Арское поле, разбить лагерь на прежнем месте, в семи верстах от Казани.

Масса людей хлынула из города. Потянулись и жители с домашней рухлядью.