«Не сумневаюсь, — писала Екатерина московскому губернатору князю М. Н. Волконскому, — что они (повстанцы) стараются пройти к Москве, — и для того не пропустите никакого способа, чтоб отвратить сие несчастие… Неужели вы не в состоянии найдетесь Пугачева словить и прекратить беспокойствие?.. Употребите всех тех, кои способны могут быть, где бы употреблены ни были, для общей обороны!»
И Волконский усердствовал. Он мобилизовал все войска и создавал дворянское ополчение как в самой Москве, так и в Московской губернии. И на всех дорогах, ведущих к Москве, расставил караулы. То же было сделано в Туле, Ярославле, Коломне, Серпухове. В Москве пушки стояли даже на улицах перед домом губернатора. Весь город был разбит на части, велся тщательный тайный надзор за «говорунами». Каждый день ловили «возмутителей». «Московские тюрьмы положительно переполнены огромным количеством бунтовщиков, арестованных в последнее время», — сообщал своему правительству английский поверенный в делах Роберт Гуннинг.
Представители разных государств все время проявляли исключительный интерес к событиям внутри России. Один из иностранных дипломатов писал: «Половина русской империи объята паническим страхом, и дух мятежа, одушевлявший Пугачева, обуял остальных жителей страны. Пугачев в нескольких переходах от Москвы. Двор собирается удалиться в Ригу».
Екатерина нервничала. По ее указанию собрался Государственный совет, который постановил немедленно выделить дополнительные войска для Москвы из Петербурга, Новгорода и Смоленска. На том же Совете было решено отозвать князя Щербатова и назначить нового «главного усмирителя бунтовщиков, воров и злодеев». Отныне главнокомандующим всеми карательными силами — четвертым по счету! — стал генерал-аншеф граф П. И. Панин, брат известного царедворца Никиты Панина. В его распоряжение тоже были выделены дополнительные воинские части из разных городов России. Специальным указом императрица тут же сделала срочный заказ Тульскому заводу на изготовление девяноста тысяч ружей. А 23 июля Екатерина получила известие о заключении мира с Турцией. «Я сей день, — писала она Волконскому, — почитаю из счастливейших в жизни моей». Она радовалась этому событию потому, что могла теперь беспрепятственно снять с фронта и направить против Пугачева отборнейшие боевые подразделения. Панин и Потемкин получили двадцать эскадронов карабинеров, гусар, драгун, пехотные полки, артиллерию, корпус донских казаков. С турецкого фронта были откомандированы в Оренбургский край генерал-поручик А. В. Суворов, на Дон генерал-майор И. В. Багратион. Лучшие военные силы империи, десятки лучших российских полководцев бросила царица против одного безграмотного донского казака. Потому что здесь был настоящий фронт. И самая настоящая война — пострашнее, чем с иной соседствующей державой. Не случайно Екатерина писала П. И. Панину:
Пугачев понимал, что против него собирается неодолимая сила. Со всех сторон уже приближались правительственные войска. От Арзамаса шел Михельсон, из Симбирска выступил подполковник Муффель, сзади наседал граф Меллин.
Свободной оставалась лишь дорога на юг.
Пугачев решил двигаться этой дорогой вопреки уговорам ближайших соратников. 30 июля он выступил из Саранска, направив свою армию не к Рязани на северо-запад, а на юг, на Пензу.
С облегчением вздохнули московские господа бояре, перекрестилась в Петербурге царица. Да и все российские дворяне ожили: ведь в течение почти двух недель — с 18 по 30 июля — Пугачев держал их в таком страхе и трепете, в каком они еще никогда не пребывали.
Почему же Пугачев сделал столь неожиданный поворот в движении своей армии? Неужели только потому, что побоялся встретиться лицом к лицу с правительственными войсками?
Нет! Как в Башкирии, уходя от преследующих его карателей, он не просто убегал от врага по единственной свободной дороге, так и сейчас действовал целенаправленно и обоснованно.
ГЛАВА 13
«ХОДИ ПРЯМО, ГЛЯДИ БРАВО!»
Из показаний писаря Алексея Дубровского:
Из показаний в Секретной комиссии донского казака полковника А. Суходольского: