И восходит луна

У богов были совсем иные понятия о личном, чем у Грайс. Чтобы избежать разговора, который Дайлан был готов завести, Грайс сказала:

— Я позвоню папе.

— Можешь не оправдываться. Ты слишком впечатлилась Домом Тьмы, я не буду выбивать у тебя из рук богомерзкую технику и заставлять тебя толкать машину.

Грайс фыркнула. А потом она вдруг поняла — для Дайлана вся эта ситуация и не была неловкой. Он общался так со всей своей семьей, будто был немного влюблен. Он ведь и с Ноаром так общался, и Грайс даже видела, как он пытался взять Ноара за руку, а Ноар тогда больно стукнул его чашкой с изображением пончика.

И тогда Грайс подумала, что Дайлан, наконец, считает ее своей семьей, отсюда весь этот мимолетный флирт и флер влюбленности. Ей сразу стало легче.

Отец взял трубку сразу:

— Да-да, мое сокровище?

— Я беременна, — сказала Грайс, предпочтя выдать предмет разговора сразу, чтобы обойтись без лишних отступлений. Папа издал какой-то совершенно девичий визг.

— О, родная, неужели это правда?! Наконец-то!

— Да. Правда.

Грайс слышала в папиных радостных возгласах, которые он обильно изливал в трубку, и облегчение — теперь он мог быть спокоен, его дочь справилась. Она несла в себе бога.

— Ладно, папа, — сказала Грайс, терпеливо выслушав все его поздравления. — Большое тебе спасибо.

— Изоляция аффекта — плохая защита в этом случае.

— У меня нет аффекта.

— Конечно, ты же его изолируешь. Подобные защиты могут спровоцировать стресс.

— Тогда я выбираю всемогущественный контроль, — сказала Грайс.

— Но это примитивная защита, свойственная асоциальным…

— Пока папа, — сказала Грайс и отключилась. Дайлан сказал:

— Смело.

Грайс моментально почувствовала стыд. Она пробормотала:

— Я бунтарка.

И уткнулась взглядом в окно. Нэй-Йарк ловил свои последние жаркие дни. Грайс спросила у Дайлана:

— Я могу повидаться с Кайстофером? А ты постоишь за дверью коридора. Хорошо?

— Я собирался на съемки, — сказал Дайлан. Его пальцы плясали над бардачком, где лежали сигареты, но в конце концов, он отдернул руку. — Ладно, уговорила меня! Я опоздаю! Но давай недолго, хорошо, Грайси?

— Как скажешь.

Они приехали домой, и вместо семьдесят пятого этажа, Грайс нажала на кнопку с номером сорок три. Она посмотрела в зеркало, достала из сумочки расческу, причесалась. Теперь она чувствовала волнение и не могла найти себе места. Дайлан закрыл глаза и мягко мотал головой, будто слушал внутри своей головы любимую песню.

Когда двери лифта открылись, Грайс вдруг подумала, что, может быть, зря она сюда приехала. Может быть, он сделает с ней что-нибудь, вскроет ее внутренности, к примеру. С него бы сталось.

Эта мысль вызвала в ней внутренний трепет не слишком понятной природы. Не однозначно отрицательный.

Грайс по памяти ввела код. Дайлан спросил:

— Подождать здесь?

— Да, пожалуйста.

Она прикрыла за собой дверь, снова оказавшись в безумии Кайстофера. На этот раз Кайстофер оказался в той же самой комнате, где они с Грайс занимались сексом на столе. Только теперь эта комната выглядела абсолютно по-другому.

Здесь все было белое, как в операционной, и даже имелось кресло, похожее на кресло зубного врача со многочисленными, навевающими ужас на детей и впечатлительных взрослых приборами. На столике рядом с ним в эмалированной посуде лежало причудливое, блестящее железное приспособление, похожее на то, что разжимало Грайс челюсти при болезненной установке бреккетов в подростковом возрасте, только больше. Штука теоретически обхватывала всю голову, и ее металл должен был крючками впиваться в слизистую рта. На кушетке стояли красные женские туфли на высоком каблуке.

Кайстофер был в углу, он раскачивался, останавливаясь всякий раз за миллиметр от того, чтобы удариться головой о стену. Пространство вокруг него снова искажалось. Когда они были вместе, все было нормально. Видимо, порядок и беспорядок взаимно аннигилировались. Теперь Грайс видела радуги, то и дело вспыхивающие вокруг него, слышала крики чаек и хруст стекла.

На Кайстофере была полосатая пижама, белая в широкую красную полоску. Он не замечал ее, и Грайс подошла ближе. Она коснулась рукой стены, стена оказалась липкая. И Грайс поняла — сахар. Все здесь, кроме металла, было сделано из сахара. Сахар, кабинет дантиста — его ассоциации были детскими, дурацкими и жутковатыми одновременно. Грайс лизнула пальцы, почувствовав интенсивную сладость.

Стена легко крошилась под ногтями.

Кайстофер обернулся совершенно внезапно. Он засмеялся, увидев ее, и смех его вызвал с потолка конфетный дождь, а еще наворачивающую круги птицу, похожую на голубя, но в полной мере не являющуюся им, остроклювую, разноцветную.

— О, моя любимая пришла навестить меня в этом одиноком месте? — он склонил голову набок.

— Я беременна, Кайстофер.

Птица превратилась в цветок, в чайную розу, и упала к ее ногам. Кайстофер тоже упал на колени, потом метнулся к ней, схватил за щиколотку и повалил на пол. Он оказался над ней, опираясь на локти, как любопытный мальчишка, смотрел ей в лицо.

— Ты подаришь мне ребенка?

— Я только что тебе сказала.