«И вот общественное мненье!» Клубы в истории российской общественности. Конец XVIII - начало XX вв.

Краткий очерк истории клуба, прилагавшийся в качестве введения к его уставу, называл, кроме Потемкина, еще двух старшин, которым поручили осуществить переделки здания (за счет домовладелицы) и создать новое внутреннее убранство (за счет клуба), — Г. А. Колокольцова и князя Я. Я. Грузинского. Договор о найме здания был заключен 24 июля 1830 г., и, следовательно, всю необходимую работу по его приспособлению к нуждам клуба провели до переезда, в течение девяти месяцев^{69}. На «торжественное новоселье» откликнулся журнал «Молва». Он сообщил, что в «достопамятный день в летописях московского Английского клуба», 22 апреля, праздновалось его переселение «в прекрасный дом графини М. Г. Разумовской близ Тверских ворот; дом сей по обширности, роскошному убранству и расположению может почесться одним из лучших домов в Москве». Клуб был назван при этом «заслуженным ветераном наших общественных учреждений»^{70}.

Накануне переезда, 18 февраля 1831 г. (как раз в день свадьбы Пушкина) в клубе утвердили новую редакцию устава, подготовленную «комиссией пояснения обряда» (обрядом называли на первых порах устав). В комиссию входили два известных деятеля культуры: поэт, друг Карамзина И. И. Дмитриев и М. Т. Каченовский — профессор Московского университета и многолетний редактор основанного Карамзиным журнала «Вестник Европы»^{71}. Как историк, Каченовский был сторонником так называемой скептической школы и неустанно боролся против обычного тогда некритического отношения к историческим источникам, в том числе в «Истории Государства Российского» Карамзина. При этом он не избежал крайностей, полностью отрицая, например, достоверность древнерусских летописей. В литературных пристрастиях, да и в житейских делах Каченовский был, напротив, скорее консервативен, что проявилось, в частности, в печально его прославившем отрицательном отзыве на поэму Пушкина «Руслан и Людмила».

Пушкин не счел нужным отвечать Каченовскому, хотя и привел его отзыв текстуально, переиздавая поэму (зато не пощадил его в эпиграммах, там он и «злой паук», и «Хаврониос! ругатель закоснелый», и «древний Кочерговский»). Впоследствии Каченовский отдавал Пушкину должное и в 1832 г. подал голос за его избрание в члены Российской Академии. После гибели Пушкина он высоко оценил «Историю Пугачевского бунта» как образец исторического изложения^{72}. В XIX в. Каченовского записывали в предтечи и западников, и славянофилов, а современные исследователи видят в «Вестнике Европы» не только первый в России опыт литературно-политического издания, но и печатный орган, задуманный как пространство для диалога, стремившийся формировать общественное мнение, преодолевая нетерпимость литературных («партийных») группировок^{73}.

Правда, отзыв на «Руслана и Людмилу» был далек от терпимости к новому в искусстве, но для истории российских клубов представляет интерес другое в этом отзыве — упоминание Благородного собрания, не имевшего, казалось бы, никакого отношения к сюжету сказочной поэмы. «Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна», — поучал поэта Каченовский, имея в виду обращение его к русскому фольклору, к былинам и сказкам, и возмущенно спрашивал: «… Если бы в московское Благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал зычным голосом: „Здорово, ребята!“ — неужели стали бы таким проказником любоваться?»^{74}

Замысловатое «предположение», которым Каченовский думал посрамить Пушкина, косвенно указывало на идеальный критерий отбора в Английский клуб. Помимо равно необходимой для клуба и Благородного собрания принадлежности к дворянству, как «благородному сословию», обязательной была еще в глазах профессора просвещенность. Тем более она была обязательна для малочисленного сравнительно с Благородным собранием Английского клуба — при наличии большого числа желающих стать его членами. А. Я. Булгаков также полагал, что из стоящих в очереди только меньшая часть — 20 % — достойна принятия. Следуя примеру дворян, не стремились безбрежно расширять свой состав и купеческие клубы, с одной стороны, обусловливая прием «хорошим поведением» представителей купеческого сословия, а с другой, привлекая в клуб «художников и ученых».