И все небо для нас

– А как же дядя? Он-то сумел с ней связаться, когда она была при смерти.

– Этого я, увы, не знаю. Может, она сохранила его номер или они общались втайне от всех.

– С меня хватит. – Бабушка пытается возразить, но я выставляю ладонь. – Лучше остановись сейчас, пока не наговорила еще больше гадостей про маму. – Подхожу к лестнице, берусь за перила и бросаю Томаре: – У Ирмы и так полно забот. Вы всем только мешаете.

Не дожидаясь ответа, ухожу наверх и запираюсь в ванной. Меня трясет так, что даже согревающий душ не сразу помогает восстановить тепло в теле. Некоторые люди существуют только для того, чтобы впускать в душу холод. К сожалению, мамины родители из их числа.

* * *

Хоть я и злюсь, мне стыдно перед Ирмой. Я провела день дома, выполнив ее просьбу, и что из этого вышло? Испортила праздник, довела до предобморочного состояния, поругавшись с дедом. Наверное, они с Тихоном жалеют, что удочерили и меня. Им стоило взять под опеку только добрую послушную Милу.

Покончив с самобичеванием, собираюсь и выхожу из дома через дверь, ведущую на задний двор. К черту завтрак, «семейные» посиделки и все остальное. Надеюсь, Гордей уже не спит.

Щеки пульсируют жаром от быстрой ходьбы. Солнце встало, но ветер отгоняет его тепло. Так почему же мне так жарко? Заболеваю? Проверяю рукой лоб – нет, все в порядке.

Интересно, как выглядит Гордей, когда спит? Днем в нем всегда так много энергии, что представить его сонным нереально.

Ветер развевает расстегнутые полы красной клетчатой рубашки, холодит ткань серой футболки.

Сегодня мы начнем снимать ролики. Для них ведь нужно только лицо, верно?

Чем ближе подхожу к дому Гордея, тем сильнее скручивает живот и тем медленнее я иду. Я так сильно злилась на маминого отца, что совсем забыла про…

– О, Вер!

Вскидываю голову и замечаю Гордея. Он держится за забор и улыбается.

– Не терпелось меня увидеть?

Как же жарко. Оттягиваю воротник футболки туда-сюда. Подумай о чем-нибудь другом!

– Привет, – сиплю, небрежно махнув.

Скольжу взглядом по Гордею: его волосы схвачены разноцветными резинками в неровные хвостики то тут, то там; уголки глаз удлинены темными стрелками, губы переливаются нежно-розовым блеском; торс скрывает белая майка, открывая его, оказывается, мускулистые руки; на ногах – его любимые светло-голубые шорты с дырками на коленях и тонкие сандалии.

– Что, увидела меня и разучилась разговаривать? – смеется Гордей.

– А ты вообще из этих шорт вылезаешь? – отлепляю язык от нёба.

– Один – один. – Подмигнув, Гордей склоняется – его позвоночник проступает под майкой – и открывает для меня калитку.

Нет. Определенно он не может мне нравиться. Это просто глупые мысли, навеянные разговором с дядей. Мы просто друзья.

– Зачем ты нацепил эти резинки? Выглядишь как абориген с острова, – бросаю я по пути к дому.

– Лучше уж быть веселым аборигеном, чем такой букой, как ты. – Закрыв калитку, Гордей догоняет меня.

– Два – два, – хмыкаю.

Мы заходим в его комнату. Что мне здесь нравится, так это кровать Гордея. Она идеальна. Не успевает он повернуться, как я уже оказываюсь на ней: лежу, болтаю ногами в воздухе и обнимаю подушку в виде пончика, покрытого розовой глазурью. А еще она пахнет клубникой.

– Ты как кошка. – Гордей опускается на кресло.

– Это же комплимент?

– Кто знает? – Он раскидывает руки. – Так что, скажешь, почему так рано пришла?

– Не посмотрела на часы, – вру так же, как недавно врала Тамара. Одна мысль об этом портит настроение, и я принимаюсь разглядывать подушку. – Ты хотел снимать видео, чего тянуть?

– Тогда мне нужно подготовиться. Подождешь минут пять – десять?

– Ага.

Пока Гордей ходит по дому, собирая всевозможные косметические средства, я рассматриваю убранство комнаты. Никакого беспорядка, пыли. Под кроватью ни одного потерянного носка. На стенах на аккуратно вбитых гвоздях висят рамочки с фотографиями и грамотами.

Встаю на кровати, прижимая к груди подушку, и подхожу ближе к фотографиям. На одной Гордей стоит в центре, широко улыбается и обнимает за плечи стоящих по бокам Алену и Тихона. У Гордея короткие волосы, крупные зубы, неровная улыбка. Тонкий нос так высоко задран, что видны маленькие ноздри.

Обычный мальчишка, переполненный счастьем. Сколько ему здесь, одиннадцать?

А вот на другой фотографии он уже с отросшими волосами: на голове кепка, в руке крючок с огромной пойманной рыбой. Повзрослевший на пару лет Гордей смотрит на добычу и с аппетитом облизывается. Он в одних длинных плавках.

Третий снимок: Гордей с выпяченной челюстью и раздраженным взглядом, а руки сцеплены за спиной. Он стоит на фоне дороги неподалеку от его дома. Когда он не улыбается, то кажется страшнее и жестче, чем есть на самом деле. Из одежды на нем длинная рубашка и… что это? Резиновые сапоги? О, а его волосы, рубашка и дорога – мокрые!

– М-м, обратила-таки внимание на мамину коллекцию моих дурацких фоток? – Вздрагиваю от голоса Гордея.

– Не знала, что ты такой жуткий, когда не улыбаешься… – Изображаю озноб.