И все небо для нас

В этом он прав. Доедаю мороженое, выкидываю фантик и палочку и прижимаюсь спиной к балконной стене. На мне серое платье, кеды и джинсовая куртка. На Гордее – черная футболка с кармашком, на котором нашивка с крупным красным сердцем. Одна из его любимых футболок. Он купил ее из-за качественного хлопка, а позже сам добавил нашивку. Несменные летние джинсовые шорты снова на нем. Странно, что такой модник, как Дей, может носить некоторые вещи дольше одного дня. Его волосы распущены и заправлены за уши, спадают на плечи и чуть ниже. В уголках его губ остались следы шоколада.

Улыбаюсь и скетчу нас, сидящих друг напротив друга, согнувших одну ногу в колене, а вторую вытянувших навстречу другому. Гордей прислоняется спиной к стене, как я, поворачивает голову вбок и смотрит на яркую луну. Его лицо и волосы кажутся еще более бледными, чем обычно. Летний загар превращает его в совершенно другого человека, но Дей нравится мне любым.

– Я спать, детишки, – Алена появляется в балконном проеме. – Не учудите ничего, хорошо?

– Хорошо, – хором отзываемся мы, но хитро переглядываемся, как только она ложится на кровать.

Хоть у нас и была тысяча шансов остаться друг с другом на ночь, мы никогда ими не пользовались. Не потому, что стеснялись или опасались, что взрослые нас застукают; просто ни к чему торопить события. Ни я, ни Гордей не хотим, чтобы один поспешный поступок изменил то светлое чувство, что зреет между нами, как семечко в подсолнухе.

Когда солнце поднимается, озаряя окрестности золотисто-розовым, а птички щебечут, отдаю Гордею альбом и с удовольствием потягиваюсь.

– Отлично вышло, – он протягивает мне руку.

Беру его пальцы и сжимаю; перебираюсь к противоположной стене и прижимаюсь к Дею, прислоняясь головой к его плечу. Закрываю глаза.

– Давай посидим так немного, ладно? – прошу я, зевая с закрытым ртом – одна из моих суперспособностей, – и проваливаюсь в сон.

* * *

Просыпаюсь от запаха кофе и свежих круассанов. Сонно моргая, лениво выбираюсь из-под руки Гордея и верчу головой. Он тоже просыпается, щурясь от солнечного света.

– Проснулись, детишки, – Алена отпивает кофе и смотрит на нас с доброй улыбкой. – Берите завтрак, пока не остыл.

Мы с Деем поднимаемся друг за другом и плетемся к столу. Сажусь, не глядя на Алену.

– Долго не спали? – спрашивает она.

– Часов до пяти, – отвечает Гордей.

– Вы так мило обнимались, даже не хотелось вас будить.

– Мам…

– Да ладно. Как будто я не вижу, как вы влюблены.

Мы с Гордеем быстро переглядываемся.

– Ешьте уже, круассаны очень вкусные, – Алена двигает тарелки с круассанами ко мне и Дею, потом ставит перед каждым по чашке кофе.

Я вдруг осознаю, что впервые ночевала вне стен дома дяди, без сестры и в незнакомом месте. Беру круассан и вгрызаюсь в слоеное тесто с малиновым джемом. Жизнь подслащается.

* * *

Окна машины открыты. Автомобилей мимо кладбища проезжает немало, но сворачивают к нему единицы. Мы выбиваемся из общего потока. Неподалеку мужчина торгует цветами – живыми и искусственными – и венками.

Едва я выхожу из машины, как ко мне приходит осознание. За маминой могилой никто не ухаживал целый год. Как там она?

Обиделась на всех за то, что ее не навещали? Или дала нам с сестрой время привыкнуть к новой жизни?

Покупаю цветы, любимые мамины ромашки, и букет гвоздик. Возвращаюсь в машину. Под моим руководством Алена находит место, где похоронена мама. Мы с Гордеем надеваем перчатки, берем инструменты и выкапываем сорняки. Протираю памятник тряпкой с чистящим средством, Алена отмывает ограду. Убираем сорванные сорняки в большой черный мусорный мешок.

Теперь, когда могила мамы выглядит ухоженно, склоняюсь к подножию памятника и кладу ромашки. На фотографии мама улыбается, но выражение ее глаз такое же печальное, какое я привыкла видеть всю свою сознательную жизнь.

Алена трогает меня за плечо и негромко говорит:

– Мы подождем в машине.

Киваю, вслушиваясь в отдаляющиеся шаги. Когда мы с мамой остаемся наедине, рассказываю, как мы с Милой сильно по ней скучаем; как дядя и тетя приняли нас в семью, какой чудесный у них родился малыш; как дедушка и бабушка, казавшиеся чужими, раскаялись в своем гневе.

– Я узнала о папе, – говорю напоследок, стирая подступившие слезы и улыбаясь. – Он тоже похоронен на этом кладбище.

Вытаскиваю из рюкзака фотографии и вставляю каждую в отдельную рамку, четыре на три. Ставлю одну рядом с цветами. Долго смотрю в глаза мамы на фотографии; целую пальцы и притрагиваюсь ими к двухмерной маминой щеке.

– Пока, мам.

* * *

В поисках могилы мы делаем несколько кругов. Держу распечатанную копию, которую мне подготовил Гордей, и хмуро разглядываю одни и те же высокие сосны. Мне начинает казаться, что я никогда не найду могилу папы.

Алена подъезжает к пожилой женщине с рюкзаком на спине, бодро шагающей вдоль дороги:

– Не подскажете, где похоронили шахтеров?

Женщина уточняет детали, подсказываю Алене с заднего сиденья. Наконец нас направляют на верную дорогу.

– Спасибо, – благодарим втроем одновременно.

– Вас подвезти? – предлагает Алена.

– Нет-нет, я хочу прогуляться. Езжайте-езжайте.