И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Показательно, что воспоминания украинских ученых охватывают героическую фазу, когда требовался новаторский научный подход в вопросах о предотвращении распространения радиации, дезактивации воды и решении прочих научных проблем. Куда меньше их волновали вопросы эвакуации окрестных деревень, а также жителей населенных пунктов, в эвакуационную зону не включенных, которые сетовали, что ученые никак не решат насущные проблемы населения.

Сотрудники академии в своих рассказах приводят многочисленные примеры героизма, связывая героические поступки отдельной личности с более общей установкой Советского государства на победу над катастрофой. Подобная связь прослеживается в воспоминаниях, написанных как по-русски, так и по-украински. Как пишет Походня, они, бывало, шутили, вспоминая с коллегами то время, что, работай они всегда с той же самоотдачей, давно уже жили бы при коммунизме [Походня 2004: 434]. Этот научный героизм был выдержан в классических военных тонах: задания исполнялись в манере, чуждой «мирному времени», все нужное поставлялось без лишней бумажной волокиты, а коллектив ученых действовал единодушно и без споров, стараясь выполнить поставленные правительством задачи [Кухар 2004: 406]. Наконец, если бы нечто подобное случилось вновь – в нынешней, постсоветской Украине, – у страны не достало бы ресурсов столь же блестяще сражаться с трагедией, как это делал Советский Союз [Новиков 2004: 432]. Не все воспоминания столь же красочны, но их общий рефрен о научных победах явно созвучен классическим мотивам, свойственным описаниям всех советских бедствий.

Воспоминания ученых представлены сугубо в институциональном контексте роли академии наук в чернобыльских событиях, в то время как в сборниках памяти ликвидаторов, публиковавшихся в регионах, также вспоминают о героизме, но выдерживая при этом известный баланс между коллективным (то есть советским) и личным. Вторя мемуарам ученых, очевидцы также рассказывают о грандиозных инженерных достижениях, будь то работа в палаточном городке или на строительстве саркофага. Спустя два десятилетия после Чернобыля И. А. Беляев вспоминает о сотрудничестве, существовавшем среди жителей самых разных союзных республик, и о совершенных ими героических поступках. Он рассказывает о Е. П. Славском, руководителе советской атомной промышленности, бывшем для работавших в Чернобыле их «Сталиным» [Беляев 2006: 150][477]. Беляев также полагает, что если бы авария произошла после 1991 года, после распада Советского Союза, то ситуация приняла бы совершенно катастрофические масштабы [Беляев 2006: 67].

Куда более сдержанны в своих оценках местные активисты из Украины и России, годами наблюдавшие, как ликвидаторы мучаются проблемами со здоровьем. В сборниках их мемуаров приводятся имена и фотографии мужчин и женщин, прибывших в Чернобыль; катастрофа там показана в контексте людских судеб, а не судьбы учреждения или страны.

Тем не менее в региональных изданиях даже спустя два десятилетия после Чернобыля аварийная фаза на АЭС рассматривается как грандиозный советский проект. В предисловиях, обычно написанных местным губернатором или еще каким-нибудь высокопоставленным чиновником, слышатся державные отзвуки советских лет[478]. В сборнике, изданном в Челябинске, воспоминания ликвидаторов помещены в трагический контекст местного опыта ядерной катастрофы 1957 года[479], но о возведении саркофага по-прежнему говорится как о «героическом подвиге строителей» [Книга памяти 2011: 35]. Реакция на известие о Чернобыле была моментальной: множество добровольцев тотчас собралось в далекий путь на запад страны. Так что неудивительно, что уральские добровольцы приступили к работам на саркофаге «одними из первых» [Книга памяти 2011: 39, 35]. Челябинск щедро снабдил Чернобыль как квалифицированными работниками, так и техникой: в Челябинской области производили радиоуправляемые трактора, умеющие проникать туда, куда человеку не добраться [Книга памяти 2011: 42–43]. О героических свершениях в ходе работ говорится с применением военной риторики, ведь и ситуация в целом, отмечается в одном из сборников, была совершенно «как на войне» [Книга памяти 2011: 39, 41]. В сборниках, изданных в Нижнем Тагиле и на Урале, к местным ликвидаторам обращены слова, традиционно относящиеся к подвигу в Великой Отечественной войне: «Никто не забыт, ничто не забыто» [Вендер 2006]. Героизм и милитаризм оставались общим знаменателем в большинстве региональных воспоминаний. Эти воспоминания важны по двум причинам: 1) они указывают на то, что Чернобыль как явление все еще не изжит, и 2) сохраняют память о некоторых аспектах советского реагирования на бедствия, не понаслышке знакомых тем, кто через весь Союз ехал восстанавливать Ташкент.