И всё только начинается (СИ)

- Иди к себе, - махнула мать. Антон сжал зубы, презрительно отвернулся и, не глядя, совершенно ровно зашагал по коридору. Предатель.

========== 8 ==========

Диман заржал:

- И сиськи, сиськи вот такенные нарисуй! - он показал на себе дыни “колхозницы”. Антон усмехнулся, штрихами увеличивая грудь с выпирающими в стороны сосками-гигантами. Губы “уточкой”, наивно раскрытые глаза в пол-лица, вьющиеся волосы, расставленные ноги. Ладони упирались в сиденье, прикрывая срам.

Парни грудились вокруг, возбужденно гыкая. Распихивали низкие кофейные стаканчики, бумажные тарелки из-под столовской пиццы и пирожков. И давали советы один другого хлеще. От анимэшной девочки в юбке, гольфах и с бантиками остались одни гольфы, да и те, похоже, ненадолго.

Мелкотня заинтересованно поглядывала в их угол, но что там заметишь за шалашом из спин, навалившихся друг на друга.

Тянуло посмотреть на Кира. Проверить его реакцию. Антон чувствовал себя виноватым. Неправильно. Он помнил, как Киру было неприятно видеть рисунок Светки.

И наоборот отмщённым. Нехрен было матери болтать. А потом оправдываться, что он не должен её огорчать, а не врать. Бред какой-то. Как будто его правда прям пробудила мать к жизни.

Теперь он был в ссоре со всеми - с матерью, с Киром и немного с Иркой. Не разговаривал, гордо проходил мимо, не звонил, не заходил и избегал.

С матерью ссора тяготила. Для неё он был виноват. В оценках, замечаниях, в том, что напился. Если бы можно было сбежать, не брать еду, которую она готовила, оставить одежду, которую она покупала, жить отдельно, не зависеть, он тут же бы это сделал. И, кажется, больше никогда не позвонил.

Уплывшая в туман белая фуражка слал нерегулярные копеечные алименты и дежурно поздравлял с праздниками по расписанию. Сначала обещал забрать детей на каникулы, когда освоится, когда Ирка закончит школу, когда Антон закончит девятый, когда одиннадцатый. То ли мать не пускала, то ли на Большой земле тоже не пещеры с золотом оказались. Но сейчас его слова висели в воздухе, как нити сигаретного дыма: уже окурок потушен, форточка открыта, все слова сказаны и последние гости ушли, а запах и прозрачная серая органза табачного дыма ещё плотно забивают глаза и нос.

Потом категоричность рассеивалась, размазывалась. Мать становилось жаль

У неё пальцы в тёмных трещинах, сухая кожа на тыльной стороне и блестящая, как натянутая на ладони. Родинки-точки на руках, на спине, на щеках, опущенные вниз губы, подталкивающие их морщины, взгляд словно маятник, когда она волнуется, гул в ушах, синяя сетка вен на ногах, поникшие плечи.

Почему-то вспомнилось, как она месит тесто. Сминает его, упругое, ласковое, сильными пальцами. Смешно и звучно шлёпает о дно миски, отрывает большие куски и раскатывает в блин белой от муки скалкой. Платок на голове, халат на пуговицах и с поясом в мелкий синий цветочек. И вся она похожа на девочку с какой-нибудь прядильной фабрики, только вышедшая из-за станка.

Хочется её защитить, уберечь, спрятать. А не выходило. Чаша весов с грохотом взлетала вверх, лёгкая от его не-возможностей.

Ирка другое. Ирку не жалко. Она сама кого хочешь доведёт. С Иркой они мутузили друг друга, сколько он помнит. Отнимали игрушки и книжки, делили родителей, ревели дурными голосами, жаловались, требовали справедливости “а почему ей..?”

Ирка первая ябеда и заступница. Но она сестра, и с ней хоть разосрись вдрызг, а вечером придётся решать, кто чистит картошку, кто моет посуду, и чья очередь вытирать пыль.

Хуже всего - ссориться с Киром.

Карандаш сломался от нажима, мазнув кривую загогулину.

- Смотрю, кто-то перевозбудился, - пошленько засмеялся Рыжий. Антон осклабился. Только вякни.

Оглушительно задребезжал звонок, Антон быстро скомкал лист, протупил на выходе из столовки - отвлек Кир. Антон залип на его груди, плечах, обтянутых футболкой после физры, на влажных висках, взъерошенных, мокрых от пота и воды волосах, на мягких трикотажных штанах, которые доступно, возбуждающе облегали выступающий пах, бёдра.

Кир пожал остальным руки, его шлёпнул его по рюкзаку - поздоровался. Антон вяло кивнул. Коварные штаны.

Опомнился в дверях класса, швырнул скомканный рисунок в урну. Тот откатился прямо под ноги англичанке. Мазила.

Антон замер, не дыша. Англичанка - не классуха, с жалобами наперевес не побежит. Но всё равно, одно дело, когда она просто так прессует, а другое - попасться на реальном палеве. Тут одними замечаниями не отмажешься.

Англичанка подняла комок и, не разворачивая, выбросила в урну. Кто-то присвистнул.

Антон выдохнул и потер грудь, там где бешено молотилось сердце.

Нет, оправдываться, извиняться - это не про Кира, подумал Антон, машинально штрихуя контур на полях. У него всё так хитровыебнуто с моралью, что не сразу и подступишься. От своих же родаков сбегал в том году, почти неделю где-то болтался, вся школа гудела. Звонил каждый день: мама, папа, я в порядке. А вы ещё не передумали? Нет? Ну, пока.

Антон потом спросил, а что бы он делал, если бы его за шкирку привели, насильно.

Кир почесал лоб у кромки волос, поднял брови: