И всюду тьма

– Карл, помнишь, как ты проверял меня? – Она протянула ему руку, липкую и мокрую от крови.

Он опустился на колени и, колеблясь, коснулся ее. Привычное чувство пробежало по телу, но оно больше не приносило успокоения, не дарило наслаждения. Оно напоминало прощание.

– Не могу поверить, что ты до сих пор сдерживаешь Тьму… – пробормотал он.

– Сдерживаю? – Ана усмехнулась. – Ты же меня нашел, поймал. Я – та самая, с того аукциона… Кеннет спас меня, спрятал, подарил новую жизнь. Но прошлое меня настигло. И твою сестру он тоже пытался спасти. Просто не смог.

Карл слушал ее признание.

– Но я не проклятая. Возможно, кто-то из дворян или из слуг. Может, этот человек презирает меня и натравливает Инквизицию, а может, любит… но это не я.

Карл слушал ее обман.

– Я верю тебе, – наконец выдавил он из себя.

– Лжец. – Ана выронила руку из его ладони и отвернулась.

– Мы ошиблись, – обратился старший инквизитор к остальным, включая Николь, которая уже поднялась и растирала плечо, сверкая глазами. Затем он повернулся к графу. – Мы приносим свои искренние извинения за беспокойство и причиненные вам неудобства, граф Блэкфорд. – Он продолжил уже тише: – Я… хотел бы поговорить с вами немного позже. А сейчас не могли бы вы восстановить защиту города?

Выражение лица Кеннета было холодным и беспристрастным и не сулило ничего хорошего. Прежде чем ответить, он помог Ане встать, оценил ее состояние и даже заботливо поправил помятую юбку.

– Не мог бы. Для защиты Аны от вас мне требуется много сил. Город обойдется без меня.

– Я понимаю, – печально ответил Карл.

Николь, слушавшая разговор в стороне, подошла к Карлу и с шипением проговорила:

– Ты же не можешь всерьез им верить!

– Могу, у нас нет оснований. Она исцелена. Сколько ресурса Света у тебя осталось? – он рассерженно ее одернул.

Затем он закрыл глаза, крепко сжал челюсти, и из него во все стороны поползли потоки Света. Они были сильно толще нитей, творимых Кеннетом, и переплетались реже, но Ана заметила, как они касались других инквизиторов, подпитывались и текли дальше.

– Вижу, вы разгадали мой прием, – поднял брови Кеннет. – Только изящества не хватает. С такой плотностью вы перерасходуете силу, поэтому рекомендую потренироваться в умении распределять Свет.

Инквизитор промолчал.

– А кто дал показания против меня? – поинтересовался Кеннет.

– Я не могу ответить, дело еще не закрыто. Но пока можете быть спокойны.

Граф разочарованно вздохнул.

– Сообщите, пожалуйста, когда решите прекратить трепать мне нервы.

– Идем. – Карл махнул рукой Николь и людям позади.

Она схватила его за рукав, но он отдернул руку. Ее слова, похожие на хриплый крик, разносились по саду:

– Ты пожалеешь, что не убил ее сейчас! Она посмела очернить первосвященника, он тебе как отец! Разве ты не понимаешь, что проклятые лгут на каждом шагу?

Карл, не обращая на нее внимания, понуро шел к карете.

– Если бы ты помог, отдал приказ, то от этой угрозы не осталось бы и мокрого места! Я не дам тебе это все так оставить! Мы должны ужесточить законы…

Голоса постепенно стихли. На тропинке стояли только Кеннет с Аной и лежали осколки разбитого стекла.

– У меня есть сильное желание отправить Инквизиции претензию с требованием возместить ущерб, – проворчал граф, растирая переносицу.

– А у меня – помыться и лечь спать, – Ана вздохнула, – сбоку все еще побаливает.

Кеннет, нежно положив руки ей на талию, наклонился, чтобы осмотреть рану, и еще раз провел по ней потоком Света.

– А так?

– Не знаю, кажется, стало лучше? Я пойду… мне надо Яну письмо написать.

– О чем?

– Про аукцион. Он знает, что должен будет появиться ближе к его завершению, но я хочу еще раз убедиться, что он не передумал. Уже завтра…

Кеннет проводил Ану до ее дверей. Они шли молча, думая каждый о своем. Она – о том, что скоро снова окажется в аду, но в этот раз или отплатит за раны, или излечит их. И, может, тогда грудная клетка перестанет сдавливать сердце, когда перед сном она будет вспоминать ужасы зала, свисты и крики. Исчезнут терзающие мысли о том, что можно было поступить иначе, утихнет горе того дня, что превратил ее в убийцу, и она перестанет сожалеть, что не увидела своими глазами их смерти.

Корявая, будто поцарапанная дрожью, записка легла в конверт. Ана почти вписала строку: «Я сегодня думала, что умру», почти спросила: «Как у тебя дела?», почти добавила: «Я сейчас думаю о нашем доме».

Позади в кресле неопрятным комком валялось платье, которое Ана больше никогда не наденет. Она не дала служанкам его забрать. Хотелось еще раз увидеть новый шрам, пусть и оставшийся только на корсете. Большой, рваный, с обгоревшими краями. Свет Николь всегда стремился стать огнем.

Ана подумала о других шрамах: недавно нашла новый, не больше кончика мизинца, на внутренней стороне бедра. Она даже не помнила, откуда он, но чувствовала странную благодарность: тело хранило пережитые испытания и принесенные жертвы.

Боль не исчезает с памятью. Она живет в капризах настроения, в мимолетных вспышках отвращения к привычным вещам, в книге в руке, где на каждой странице отчаяние, в слезах, льющихся без видимой причины.