Я?

— Но где же звезды? Ведь здесь только глупая ма-шинерия, которую никто не понимает!

Она стоит рядом со стариком у окуляра, его маленькое тело не заметило ее присутствия, ни ее глаз, ни мягкой фигуры, ни духов, в помещении такая тишина, что ей подчинилась даже она, никто не осмеливается дышать, есть что-то священное в этом спертом воздухе, мгновение она колеблется, уставившись на старого хрупкого человека, наконец нерешительно стучит пальцем по сутулой спине и говорит, слегка неуверенно:

— Вы, господин профессор, вы же все там знаете уже сто лет, дайте же хоть разок и другим посмотреть!

Старик медленно отрывается от телескопа, смотрит на нее непонимающим взглядом, еще не вернувшимся из звездных туманностей и бесконечного космоса.

— Да, да, — он механически кивает своей старческой головой, — да, да, все-таки три миллиарда, все-таки три!

Мы гуськом поднимаемся по ступенькам, у меня колотится сердце, Бусси уже сидит на стуле, положив ногу на ногу, так что юбка задралась до колена, ее веселость кажется неукротимой, она называет Сатурн колесом телеги, а Сириус — подходящим для булавки, ее рот говорит беспрерывно, она хочет увидеть все звезды, наконец с нее довольно, она сползает со стула, так что выглядывает ее зеленая подвязка, грациозным движением уступает место Боргесу, он благодарит, он уже видел, его это не интересует, оставляет ученым, наконец поднимается Грета, она немного растеряна, движения неловки, поначалу не может разобраться, ничего не видит, но вот ее лицо просияло, “как красиво”, говорит она просто и искренне, она похожа на спокойную Мадонну, в чертах ее сквозит чуть ли не благоговение, потом она встает, хватает меня левой рукой за пиджак и говорит: “Ты только взгляни, Ханс, ты должен это увидеть!” Да, теперь я сам подхожу к телескопу, но стоит мне сесть, наклонить голову к окуляру и посмотреть в бесконечный космос, снаружи, из огромной, пустой Вселенной раздается голос: одинокая, вопиющая душа жалуется, зовет меня и не находит покоя. Меня берет жуть, это ужасно, оттуда, из холода, сердце мое сжимается, чувствую лед в жилах, может, это только у меня в голове, но нет, теперь это отчетливый душераздирающий плач, как у ребенка, мертвый плачет, я сам плачу, у меня темнеет в глазах, вижу зеленые и красные круги, большой зеленый и золотой диск дрожит за стеклом, это у меня в мозге или какое-то далекое светило, наверное, Сириус, возможно, там есть жизнь, какая-то частица меня сейчас там, далеко, то, что я вижу… тогда здесь были еще древние египтяне, меня тогда еще и на свете не было, я вижу прошлое, вижу его собственными глазами, свету потребовалось столько лет, чтобы долететь сюда, возможно, на самом деле он уже погас, мы не знаем, вот и я такой же луч, может быть, где-то там я уже мертв и зову сам себя сквозь холодный космос и теперь слышу сам себя и вижу сам себя, а меня, может, уже и вовсе нет…

Вой, отвратительный вой — и вдруг тишина.

— Слава богу, — тут же слышу голос Греты рядом со мной, — наконец-то она умолкла, тупая скотина, в последний раз мы взяли ее с собой.

— Кто же? Пес? — спрашиваю я, стуча зубами, словно от озноба.

— Ты разве не слышал? Едва ты сел за прибор, никто на него не обращал внимания, он лежал где-то в углу абсолютно тихо и вдруг вскочил, стал вынюхивать что-то вокруг телескопа и начал так жалобно скулить и выть…

— Да-да, я тоже слышал, я тоже слышал, — говорю я бледными губами, — может, он что-то учуял, не знаю что, пусть его, а теперь пойдем домой.

Молча мы возвращаемся, Бусси и Боргес идут чуть впереди и болтают, Грета тоже молчит, она чувствует, что я мучаюсь, иногда озабоченно смотрит на меня, косится так, чтобы я не заметил, потом крепче сжимает мой локоть, не задает вопросов, я ей благодарен за это. Пес бегает впереди, все время от нас до Боргеса с Бусси и обратно, уже раз сто метнулся, высунув язык, наконец мы у двери дома, прощаемся:

“Завтра в четыре”, — шепчет Бусси, взглянув на меня лишь единожды, в глазах ее пылает бездна. Я поскорее ее забыл, иду в свою комнату. “Ты не хочешь спать? Уже очень поздно”, — говорит Грета. “Да, очень поздно, — рассеянно повторяю я. — Я хочу еще зайти к ребенку!” — “Сейчас, посреди ночи?” Я уже стою у кроватки, поднимаю спящего малыша, щупаю маленькие ручки, глажу ножки, осторожно целую глаза, кладу обратно в кроватку, заботливо укрываю одеялом, поворачиваюсь, хочу что-то сказать и… внезапно падаю к ногам Греты, не в силах справиться с чувствами.

— Господи боже, да что с тобой творится, любимый? — восклицает она, затаив дыхание, хочет меня поднять, но я обнимаю любимое тело, обхватываю ее колени, зарываюсь головой в складки платья и рыдаю:

— Такое же дитя от тебя, вот такое же дитя от тебя и меня… никогда, никогда!

Она поднимает меня, сажает к себе на колени, как ребенка, тихо гладит по волосам, ее большие удивленные глаза смотрят в мои очень серьезно и вопросительно, ее губы шевелятся, но не произносят ни слова. Той ночью мы так и не уснули…