«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой»

— Конечно — совет вам да любовь, как говорится… Но, на хахуа? Это порода китайских собак, такая. Вроде, жили мы с тобой гражданским браком — не тужили, так многие сейчас делают. Может, обидел чем?

С железной женской логикой — которую, как известно — ничем не перешибёшь, заявляет:

— Тебя постоянно не бывает дома, ты постоянно занят, а хозяйству мужские руки нужны. Спиридон Емельяныч — он мужик непьющий, хозяйственный и работящий.

Молчу, чувствуя себя последним оплёванным овном…

С убеждённостью в своей правоте, горячо продолжает:

— Да и не ровня мы с тобой! Ни по возрасту, ни по «полёту». Ещё лет пять и я стану старухой — от которой ты сам сбежишь. Ты, Серафим Фёдорович — орёл и, если шею себе не свернёшь — улетишь далёко отсюда и навсегда. Я же — старой курицей, останусь вдовий свой горький век доживать.

Помолчав, решаясь — сказать или нет, смущённо-горделиво добавляет:

— Да и непраздна я…

— Вот, как? — совсем обалдевши, встаю и по-мужски трясу её руку, — ну, поздравляю!

Заглядывая в глаза:

— А часом не от меня, ты залетела-понесла, голубушка?

— Нет, не от тебя — я дни считала.

Да, вроде не врёт…

Ну, что тут скажешь?

И сказать то, нечего!

Ревности не возникло, просто чувство, как будто у тебя что-то украли… Что-то привычное и удобное, всегда находящееся под рукой.

— Ещё раз поздравляю и желаю — чтоб у вас всё было, но вам за это ничего не было. Свадьбу гулять будете?

— Этой осенью, как все люди.

— На свадьбу не приглашай — всё равно не приду, чтоб идиотом не выглядеть и не создавать идиотской ситуации. А вот подарок от меня будет — ведь, скоро еду в Париж! Тебе что привести, Софья Николаевна? Ладно, сам что придумаю — коль тебе стеснительно.

Робко-несмело:

— Спиридон Емельяныч, часто жалится, что струмент плотничий, да столярный — очень плохой…

Раздражённо:

— Да, что ты всё заладила — «Спиридон Емельяныч», да «Спиридон Емельяныч»? Свет на нём клином сошёлся, что ли⁈ Ладно, я подумаю.

Окинув с сожалением стены кабинета «Отдел главного технического консультанта», где уже привык-обвыкся:

— Извини, но сейчас некогда — придётся потерпеть моё присутствие. После Парижа же — съеду я от тебя со всем своим хозяйством.

А ведь кроме кабинета — секретариат, архив, техническая библиотека, «Отдел надомной-кустарной промышленности», «Отдел по связям с общественностью»… Оброс я бюрократическими структурами!

— Да, я тебя не гоню.

— Дело не в гоньбе — чтоб лишних разговоров не было. Да и свободных номеров в «Красном трактире» добавится — от приезжих уже не протолкнуться.

Вздохнув, соглашается:

— Да, многое у нас изменилось — как ты из польского плена вернулся, Серафим Фёдорович… Разве бы Спиридон Емельяныч сюда приехал и меня нашел, если бы не ты?

И, поклонившись в пояс:

— Спасибо тебе большое!

С ответным лёгким поклоном, кивком головы скорей:

— И тебе спасибо, Софья Николаевна. Если бы не приголубила ты меня — давно б, уже женили и, как знать…

Где бы подходящее помещение найти? Или, быстренько и наскоро что-нибудь специально под офис себе построить?

Вернувшись несолоно хлебавши от Софьи Николаевны домой, заперся в схроне диаконника Благовещенского Храма и, полночи работал на компе — прежде чем идти спать.

Кстати, со слов Отца Фёдора — которого очень осторожно расспросил о ходящих сплетнях по поводу наших с Софьей Николаевной отношениях — авторитет мой у местных ничуть не пострадал, ибо те считали, что я «живу» с Графиней — с Лизкой то есть. Иль, даже вообще — нашёл себе москвичку или ленинградку.

«А чего бы он тогда в Губернию ездит или по столицам зачастил, если не к бабам?».

* * *

С утра «с повинной» пришёл Кузька Домовёнок и открыл было рот:

— Серафим, я это… Того… Ну, как там его?

Хоть и зол был на него зело, со всей возможной доброжелательностью:

— «Больше не будешь»?

— Да, я…

— Тогда садись за стол, позавтракай с нами.

За завтраком, говорили об чём угодно, только не о делах и тем более — о том досадном эпизоде.

Проводив Отца Фёдора на службу, я стараясь не быть слишком занудно-нравоучительным, сказал:

— Мудрецы не совершают ошибок, умные учатся на чужих ошибках, дураки — на собственных.

Тот, понурясь:

— Так, значит — я дурак?

— Если осознаёшь это — то уже не совсем дурак, Кузьма.

— Полудурок?

— Хахаха! — ерошу ему непослушные вихры, — будем считать, что ты — просто слишком молод. Молодость же — единственная «болезнь», которая проходит сама по себе.

Тот, вдруг пытливо на меня поглядывая:

— А ты, Серафим? Ведь ты ещё молодой, а уже… Мудрее и опытней, чем даже дядька Клим — старший тебя в половину?

Мда… Уел он меня!

Легко быть умным и даже мудрым — имея за плечами семьдесят с небольшим годков.

— Мне «помогли» стать мудрее и опытнее, но сейчас разговор не об этом. Ты газеты читаешь?

— Целиком — нет.

— И правильно делаешь!

Протягиваю ему номер «Правды» со статьёй Осинского «Американский автомобиль или российская мототелега?»:

— Появилась угроза — куда более серьёзная, чем твой необдуманный поступок.

Прочитав, Домовёнок поднял на меня глаза по полтиннику:

— Он, чё? Дурак⁈