Читаем Я, бабушка, Илико и Илларион полностью

– Но-но, пошла! – проговорил побледневший Бадриа. Собака глядела на него налитыми злобой глазами.

– Дай же поплакать над человеком! – попытался улыбнуться Бадриа.

Собака зарычала громче и приблизилась к нему.

– Скажи ей что-нибудь! – обернулся ко мне растерявшийся Бадриа.

«А она знает! Знает, да не может сказать!» – вспомнил я слова деда и сказал:

– Бадриа, уйди из моего дома!

«Если ты всегда будешь поступать так, трудно тебе придется в жизни», – вспомнил я слова деда и все же повторил:

– Уйди, Бадриа, из моего дома!

Бадриа ушел.


Утром меня разбудил какой-то шум. В одном белье я выскочил на балкон.

– Гогита, уйми проклятую собаку, чуть не загрызла нас! – кричали пришедшие за стульями соседи.

…Я окинул взглядом свое село.

Над домами вились легкие белые струйки дыма.

Пели петухи.

Мычали коровы.

Блеяли козы.

Кудахтали куры.

Из-за Концхоулы поднималось солнце.

Тело мое наполнилось теплом, и в ушах зазвонили веселые колокола.

В моем дворе лаяла собака.

Дидро

Перевод З. Ахвледиани

Не в пример соседям, возвратившимся с Русско-японской войны с чинами и медалями, Эдемика Вешапидзе умудрился привезти из Порт-Артура[142] дурную болезнь… Потом нарек своего безмозглого отпрыска звучным именем – Дидро[143] и со спокойной совестью отправился на тот свет, заставив четырех дюжих мужиков тащить себя на кладбище Концхоула…

Осиротевший Дидро, со своей стороны, с завидным усердием и убедительностью опроверг учение своего великого тезки французского просветителя Дени Дидро о врожденном таланте человека, навсегда застряв на рубеже между дважды два и трижды три.

– Э-эй, Дидройя – порт-артурский шпион!

– Ау! Дидройя – ойямовский выкормыш![144] – надрываются, задыхаясь от смеха, гутурские ребятишки на берегу Супсы.

– Вот я вас, мерзавцы! Стойте-ка там, сукины дети, погляжу, какие вы молодцы! – кричит Дидро, гоняясь с камнем в руке за рассыпавшимися в прибрежной рощице озорниками.

Не поймав никого, он с бранью и ворчанием убирается восвояси.

– Дидройя-ежик!

– Дидройя-ломовой!

– Дидройя-мылоед! – несется вслед за убегающим трусцою Дидро. Потом уставшие от преследования мальчишки с разбегу бултыхаются в прохладную воду водоворота Самгелиа.

Не было случая, чтобы Дидро бросил в детей камень. Замахнувшись на своих мучителей, он тут же опускает руку, внимательно разглядывает зажатый в кулаке камень, потом осторожно, словно жемчужину, прячет его в карман изодранных брюк.

Диковинными именами, вроде Дидро, в Гурии никого не удивить. Только в одном Гутури до войны жили четыре Отелло, восемь Гамлетов, семь Шекспиров, пять Дездемон и три Офелии. И никто никогда не гонялся за ними с криками и улюлюканьем.

Дидро был исключением. Дидро, кроме собственного имени, имел еще три прозвища: Ежик, Ломовой, Мылоед.

Ежиком прозвали его благодаря топорщившимся, словно колючки ежа, волосам и еще потому, что, заключив пари, он ухитрялся голой ногой сдирать с каштанов колючую кожуру.

Ломовым Дидро прозвали потому, что не было на селе человека сильнее его. Не раз видел я, как он с перекинутыми через оба плеча хурджинами и огромными, полными до краев корзинами в обеих руках шагал из села в районный центр. Лишь неопытный новичок или человек без сердца и совести позволил бы себе в такой момент поздороваться с Дидро. Не снимая поклажи, он останавливался и, словно навьюченный верблюд, с вытянутой шеей, взбухшими от напряжения жилами, вступал в беседу:

– Что-то не признал я тебя… Ты чей?

– Это я – Нодар, внук Кишварди!

– Кишварди? Повара гутурской столовой? Ай, какими котлетами он меня кормил бесплатно… Ты откуда?

– Из города.

– Ну как там? Все спокойно?

– Спокойно.

– И на сколько дней ты приехал?

– На неделю.

– Ау, и за неделю ты думаешь стать человеком? Погляди на себя – кожа да кости!

– Дидройя, хватит болтать, опоздаем на автобус! – торопит его путник.

– Дай поговорить с человеком! А нет – так брошу эти вонючие мешки на дорогу, и плевал я на твои три рубля – понял? – предупреждает его Дидро, а потом говорит мне:

– Познакомься. Это – сын Ладико Каландадзе!

– Знаю его, Дидро!

– Ау, как обрадуется твоя тетка!.. А ты слышал, что твоего племянника Тамаза укусила змея?

– Как же, Дидро, ведь я был здесь!

– Да? А что его призвали в армию, знаешь об этом?

– Знаю.

– Смотри ты, все он знает! Что же ты сюда ехал?! Сидел бы в своем городе! – обижается Дидро.

– Ну, коли так, вернусь обратно.

– Ни шагу отсюда! Вот донесу ему эти паршивые мешки до автобуса и мигом вернусь!

Дидро почти бегом срывается с места. Потом вдруг останавливается, оборачивается ко мне и жалобно просит:

– Не зови меня Ломовым, ладно? А я бесплатно донесу твой чемодан до села, ладно?

Улыбаясь, я киваю головой, хоть мне хочется не улыбаться, а плакать. Потом я отношу свой чемодан к краю дороги, сажусь на него и жду возвращения Дидро.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Огни в долине
Огни в долине

Дементьев Анатолий Иванович родился в 1921 году в г. Троицке. По окончании школы был призван в Советскую Армию. После демобилизации работал в газете, много лет сотрудничал в «Уральских огоньках».Сейчас Анатолий Иванович — старший редактор Челябинского комитета по радиовещанию и телевидению.Первая книжка А. И. Дементьева «По следу» вышла в 1953 году. Его перу принадлежат маленькая повесть для детей «Про двух медвежат», сборник рассказов «Охота пуще неволи», «Сказки и рассказы», «Зеленый шум», повесть «Подземные Робинзоны», роман «Прииск в тайге».Книга «Огни в долине» охватывает большой отрезок времени: от конца 20-х годов до Великой Отечественной войны. Герои те же, что в романе «Прииск в тайге»: Майский, Громов, Мельникова, Плетнев и др. События произведения «Огни в долине» в основном происходят в Зареченске и Златогорске.

Анатолий Иванович Дементьев

Проза / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза