Я, бабушка, Илико и Илларион

Нынешней весной Супса разбушевалась, как никогда… И теперь, вступив во двор Дидро, я сперва испытал тот знакомый с детства страх, а потом радость от того, что крепко и уверенно стоял домик на своем месте и единственным в этой ночи горящим окном взирал на сумасбродную Супсу.

Известно; слабоумные люди питают сильную любовь к животным, особенно – к собакам. Поэтому я ничуть не удивился, когда целая свора собак бросилась ко мне, виляя хвостами и повизгивая. Лишь одна из них угрожающе ощерилась и залаяла, и я сразу понял, что это – собака Дидро, потому что в чужом дворе собака никогда не лает на посторонних. Я остановился и, не зная клички собаки, на всякий случай позвал ее:

– Дидро, Дидро!

Собака тотчас же успокоилась, подбежала ко мне и стала ласково тереться о мои ноги, словно приглашая в дом, потом побежала вперед, оглянулась на меня и поднялась на балкон. Я последовал за собакой.

Дверь в комнату была отворена. На старинном круглом столе посреди комнаты чадила коптилка. В углу комнаты на низеньком столике виднелась икона Богоматери, а перед ней – высохшая ветка вербы. На левой стене висели два выцветших портрета – молодой женщины и усатого мужчины в черной чохе. («Родители», – мелькнуло у меня в голове.) Под портретами стояла тахта, а на тахте лежал Дидро. На маленьком треножном стулике у изголовья стоял влажный кувшин, и еще один плетеный стул с круглой спинкой стоял рядом. Вот и все, что я увидел в комнате. Впрочем, нет, под потолком висела электрическая лампочка, но она не горела.

– Можно к тебе, Дидро? – спросил я тихо.

Дидро улыбнулся и, приглашая сесть, глазами показал на плетеный стул.

– Отдыхаешь, Дидро? – спросил я.

Он отрицательно покачал головой.

– Нездоровится?

Дидро кивнул.

Мне стало не по себе. Подойдя к тахте, я взял кувшин, приподнял голову Дидро и дал ему напиться.

– Что у тебя болит, Дидро?

– Оборвалось, – прошептал он и облизнул губы.

– Что оборвалось, Дидро? – спросил я тоже шепотом.

– Не знаю… Вот здесь… И здесь… – Дидро приложил руку к сердцу, потом к правому виску.

Только сейчас я заметил, что лицо у Дидро было серым, а глаза – испуганными.

– Так я сбегаю за врачом!

– Нет! Не оставляй меня! – Дидро схватил мою руку и сильно сжал ее. Он не сводил с меня глаз.

– Сколько получилось? – спросил он.

– Что, Дидро? – не понял я, но потом сообразил – он спрашивал про чай. – Сто сорок один килограмм, Дидро!

– Это много?

– Очень много!

– А все же?

– Восемь пудов и тринадцать килограммов.

– А это много?

– Семнадцать батманов и пять килограммов.

– Да, немало…

– Ну, я побежал к врачу!

– Нет, нет! Не уходи! – Дидро опять схватил меня за руку.

– Да, Дидро, я ведь брюки принес, – сказал я смущенно.

– Какие брюки?

– Какие? Ведь ты выиграл пари!

– Ты что, парень, шуток не понимаешь?!

– У меня их две пары, Дидро…

Дидро посмотрел на завернутые в газету брюки, которые я положил на стол, задумался, потом повернулся ко мне и тихо сказал:

– Поклянись отцом, поклянись матерью, поклянись всеми, что не оставишь меня!

– Клянусь отцом, матерью, всеми, что не оставлю тебя! – Голос у меня задрожал.

– Подойди теперь к шкафу и выдвинь нижний ящик.

Я подошел к шкафу, нагнулся и выдвинул маленький нижний ящик. Он был полон бумажными деньгами – рублевыми и трехрублевыми.

– Есть там что-нибудь? – спросил Дидро.

– Есть. Деньги.

– Сколько?

– Много.

– А все же?

– Рублей сто – сто двадцать.

– Хватит на брюки?

– Ты с ума сошел, Дидро?

– Иди сюда, садись рядом со мной!

Я подошел. Дидро взял мою руку и заговорил:

– Эти деньги твои, Нодар! Сейчас я умру… Хоронить меня в моих брюках – грешно… Сними их с меня и надень твои брюки… Только не сейчас. Сейчас мне станет больно… Потом, после моей смерти…

Дидро закрыл глаза и надолго умолк. Если б не его горячая рука, сжимавшая мою кисть, я принял бы его за спящего. Вдруг Дидро встрепенулся и привстал.