Я, Бабушка, Илико и Илларион

— Вчера я выдал одиннадцать расписок на потомство Серапионы, — объявил Илико, — и получил одиннадцать пудов кукурузы. Теперь до осени мне хватит.

— Почему одиннадцать? — удивилась бабушка. — Ведь Серапиона всегда рождает не меньше двенадцати поросят?

— Одного поросенка я дарю твоему прохвосту. И вот кукурузу тоже. Не обижайся, Ольга. Знаешь ведь, как я люблю этого лоботряса.

— Боже милостивый, пошли счастья и радостей Илико Чигогидзе и всей его семье. Пусть наполнится его дом добром, — прослезилась бабушка и поцеловала Илико в лоб.

— Ночью сходим на мельницу, через час зайди за мной! — сказал мне Илико и ушел…

…Уже брезжил рассвет, когда я и Илико с мешками муки на плечах возвращались домой. На ветвях деревьев, унизанных курами, точно соревнуясь друг с другом, старательно драли горло петухи. Вдруг мы услышали ужасающий вопль.

— Это Машико кричит, — сказал Илико. — Неужели извещение о сыне получила, несчастная?..

Мы ускорили шаг.

— Угораздило же проклятую сдыхать в моем дворе! — причитала Машико. — Попробуй теперь убеди этого одноглазого, что я тут ни при чем!

Охваченный страшным предчувствием, Илико выронил мешок и, сразу обессилев, опустился на землю. Я стремглав помчался ко двору Машико, подбежал к плетню — застыл от ужаса: у самой калитки лежала и жалобно похрюкивала похудевшая до неузнаваемости Серапиона. Тут же валялось двенадцать крохотных поросячьих трупов!

— Что случилось, Машико? — с трудом выговорил я.

— Несчастье, несчастье, Зурикела. Вот тут через дыру в заборе пролезла — и пожалуйста… Сколько раз я предупреждала его: приглядывай, старый черт, за свиньей, не позволяй ей лазить куда вздумается! Не послушался, окаянный!.. Теперь пусть локти кусает! Собрались соседи — пострадавшие, сочувствующие и просто любопытные. Последним во двор пришел Илико. Побледневший, осунувшийся, он долго смотрел на Серапиону, потом снял шапку, в сердцах швырнул ее на землю и сказал:

— Где твоя справедливость, господи?! Совести у тебя нет! Что мне теперь делать?

— Крепись, Илико! — раздались ободряющие голоса. — Ничего ведь страшного не случилось: свинья жива, и все будет в порядке! При ее-то темпераменте!..

— А как быть с кредиторами? — сокрушался Илико.

— Обойдется как-нибудь…

— Соседи, люди добрые, согласны ждать до следующего опороса? — обратился Илико к кредиторам.

Наступило неловкое молчание.

— Ну как, подождем? — спросил кто-то.

— А что ты с ним поделаешь? Не отбирать же у него теперь кукурузу! Да и черта с два он ее отдаст! Кругом захохотали. Даже Илико улыбнулся. Инцидент близился к благополучному концу. Но тут неожиданно в толпу ворвался разъяренный Серапион Сепертеладзе.

— Эй ты, черт одноглазый, — набросился он на Илико, — последний раз предупреждаю: или перемени имя своей проклятой свинье, или я за себя не ручаюсь! При свидетелях заявляю!

— Ты что, пьян или белены объелся! Чего орешь?! — огрызнулся Илико.

— Он еще спрашивает! Половина села собралась у моего дома, — слышали, говорят, Серапион разрешился поросятами! Бабы к жене лезут с соболезнованиями!.. А он еще спрашивает!.. Убью обоих — и тебя и Твою паршивую свинью!..

Толпа покатывалась со смеху, и вместе со всеми хохотал Илико. Вырывавшегося из рук Серапиона насилу отвели домой.

— А поросята-то оказались самками… Все двенадцать… — проговорил Илико и искоса поглядел на Кучулию Цинцадзе.

Соседи понемногу разошлись. Остались только я, Илларион, Илико и Серапиона.

— Погубила она меня, — сказал Илико.

— Пойдем-ка домой, — сказал Илларион.

— Пойдем, Илико! — сказал я.

В ту ночь мы справили поминки по безвременно погибшим поросятам…

АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

Шло время. Дни, не похожие друг на друга, как испеченные в золе бабушкины лепешки, сменялись днями. И каждый новый день приносил новую радость. Отцы, мужья, сыновья, братья возвращались в родные дома.

Из нашей семьи на фронте не было никого, но я каждый день вместе со всеми выходил на дорогу встречать грузовики, на которых возвращались в село раненые и увешанные орденами бойцы. Вместе с друзьями я обнимал и целовал их.

Незнакомые смущенно улыбались, знакомые ласково трепали меня по щеке и замечали, что я здорово вырос и возмужал. Радость, счастье и мир, неожиданно покинувшие наше село четыре года назад, вновь возвращались к нам. И село встречало их, как встречает мать давно потерянного и вновь обретенного сына.

Шла весна 1945 года…

Под щедрыми лучами солнца цвела пробудившаяся природа. Вдали, на склонах бархатистых гор, паслись стада. Воздух был наполнен ароматом полевых цветов.

В школе занятий уже не было. Мы готовились к выпускным экзаменам.

Я и Мери с утра шли на край села, к старой заброшенной мельнице, усаживались в тени огромного орехового дерева и занимались.

Вот и сегодня мы сидим под деревом и готовимся к грузинскому языку.

— Стихи ты должен знать наизусть, — говорит Мери. — Вот послушай — это Галактион.

В сердце мечта таится, Небо — полоской ясной. Юноша: «Стой, девица!» Девушка: «Сгинь, несчастный!»

— Моя бабушка здесь бы сказала: чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный, — говорю я.