Читаем Я – Беглый полностью

Я – Беглый

— Это ты с перепугу. Думал — помирать пора. Затра и вспоминать забудешь. Глотни-ка спитрику. Полезно для мозгов.

Ну, я тогда смолчал, конечно. Но я вам сейчас точно клянусь, что слышал какие-то удивительные слова. Я всё на свете понял — сразу. А потом сразу забыл. Может до следующего раза.

Не принимайте меня только за религиозного проповедника. Я антиклерикал. А всё же я тогда слышал это. Что-то слышал.

* * *

Однажды я очень обидел человека, обидел намеренно, и, хотя его уж давно нет в живых, с возрастом всё чаще вспоминаю это с большой горечью. Здесь я его назову Геной.

В эпоху ранней перестройки этот Гена на Ваганькове приватизировал несколько помещений и сумел организовать настоящий, небольшой, конечно, гранитный завод и хорошо технически оборудованный бетонный цех. Так что уж «болгарками» на чурбаках кривых плиты у него не полировали, устанавливали на стол. И стали распространяться слухи, будто ему разрешат и весь Ваганьковский мемориал выкупить. На это были причины.

Дело в том, что раньше Ваганьково «держала» пресненская мафия. А Генку охраняли люберецкие, и ребятам с ул. 1905 года пришлось потесниться.

Качество всех работ по обслуживанию и изготовлению изделий десятки лет на Ваганькове производились из рук вон плохо. Территория была захламлена настолько, что тресту пришлось разорвать договор с «мусорной» конторой, и самосвалы, вообще перестали приходить. О хамстве, вымогательстве, пьянстве нечего и говорить. А Генка набрал людей со стороны, и они выполняли работы очень аккуратно, по технологии и в срок. И здорово занизил цены простых установок за счёт сложных операций связанных с применением техники. Это клиенту было очень выгодно, а новые русские платили, не торговались. Понятно, что у Генки в регистратуре стояла очередь. Генка вёл себя в этой опасной и очень сложной ситуации — умно. Ну, скажем популистки — на худой конец и это неплохо.

Скажем, я иду по аллее с ведёрком, лопаткой, мастерком, ломиком — классический работник безквитанционной сферы — халтурщик. А мне навстречу — иномарка. Я — сторону. А машина остановилась, дверца открывается и оттуда Генка мне:

— Лысый, ты чего загордился? Уже и здоровкаться не хочешь? — протягивет руку, как старому товарищу.

Но с другой стороны тут, конечно, вся наша ваганьковская вольница зашевелилась. Генка стоит и говорит во дворе:

— Сперва мы всю пьянь разгоним. Останутся только хорошие работники.

Ну, я как старый кадр:

— Чего, Геныч, и меня погонишь?

— Не. Мы стариков пока оставим, — Генка смеётся. — Может, на мыло пригодятся.

И вот, как-то раз сидим в раздевалке, и Генка с нами. Он старался формально держаться старого. Он был нам свой, хотел это подчеркнуть.

— Ген, ну как там твоя дача? — кто-то спросил.

— Да уж готова почти вся, и отделку заканчиваю. Возни осталось с кухней, — и тут он руку к сердцу приложил и говорит. — Вот, ребята, поверите, всю душу в этот дом вложил. Просто вымотался весь. Но уж зато хибарка вышла — игрушка, а не дом.

И, сам не знаю к чему, а, впрочем, может, и знаю, я ему говорю, сильно скопидомов не люблю:

— Чего ты х… — то порешь? Как это бессмертную душу в дом вложить? Ты хоть мозгами пошевели.

Наступила тишина. Уж тогда немногие так могли обращаться к нему. И он помолчал, а потом вдруг спрашивает меня:

— Мишка, а почему ты такой злой? — и всё, мне крыть-то нечем, а он добавлять ничего не стал и ушёл.

Потом однажды был случай, приезжают от него на «Муравье»:

— Давайте, ребята, выручайте. На Генку чеченцы наехали. Ну мы и кинулись к нему в цех. Кто с лопатой, кто с монтировкой. Всё же нас тогда было человек полтораста. Сила. Кое у кого и огнестрельное оружие было. Тогда уж это начиналось.

У него во дворике стоят два здоровенных японских джипа и там человек десять, но мы знаем, что это десять стволов. Вышел к нам Генка.

— Ребята, спасибо за поддержку. За мной не заржавеет.

Чеченцы молчали. Один только сказал:

— Так. Ребята, держитесь подальше. Стреляем без предупреждения.

Врать не стану у меня ноги слегка холодные, гляжу на остальных — тоже фотки перекошены. Мы ещё тогда к этому не привыкли. Вдруг Генка ко мне подходит и сказал:

— А, Миш, ты тоже? Спасибо и тебе. Но я тебя не звал. Учти. Это я тебе при всех своих говорю.

И он ушёл к себе со старшим этих чеченцев что-то там выяснять. Ждали мы минут пятнадцать. Выходят. Бледноватые оба, но улыбаются и руки жмут друг другу. Договорились, значит.

С тех пор прошло много лет. Генку давно застрелили. Кому-то он видно недодал. А я до сих пор нет-нет, а вспомню вдруг. Зачем я тогда его обидел на счёт дома этого? Вот она привычка своё — другому навязывать. Ведь он за это дом погиб.

Стоил дом того? Вот как мне под шестьдесят подкатывает, вижу — стоил.

Принципы.