Я без ума от французов (СИ)

– А меня вы тоже убьете? – спрашивает Элизабет так спокойно и отрешенно, что Тиерсен понимает: это такой необычный шок, который чаще бывает у взрослых, но, видимо, Элизабет – не по годам взрослая девочка.

– Мне бы не хотелось, – он качает головой. – Но я не могу по-другому. Простите меня, мне придется сделать вам больно. Но я очень постараюсь облегчить это, – он ласково сжимает плечо Элизабет, и выражение лица у нее все еще отрешенное… почти блаженное. – Цицеро, дай мне револьвер, – Тиерсен протягивает руку, но не дожидается ответа. – Цицеро! – ему приходится повторить громче и повернуться. Маленький итальянец, уже закончивший оставлять на всех мелочах отпечатки Серафена и Стефани, как-то непривычно робко вертит в руках револьвер, держа его близко к животу и явно не собираясь отдавать Тиерсену.

– Я тут подумал, Ти… – он говорит негромко и снова прикусывает губу, только уже не радостно.

– Ну нет, только не сейчас! – Тиерсен чуть не рычит. – Просто дай мне револьвер, мы со всем этим закончим и уйдем отсюда, а потом ты мне все расскажешь, ладно?

– Цицеро не может! – почти с отчаянием восклицает маленький итальянец, и Тиерсен видит в его взгляде такую необычную для Цицеро растревоженность.

– Почему еще? – Тиерсен злится, но пара лишних минут на объяснения у них найдется.

– Ти… Она ребенок, – Цицеро видимо неловко говорить это, но Тиерсен совсем его не понимает:

– И что?

– Мы убиваем грешников, очищаем их хорошенько, это наш долг, да! Но ребенок… Мы не можем убивать детей, Ти! Они чисты от грехов! И если даже… это нельзя отмолить! Это… нельзя!

– Господи, – Тиерсен закатывает глаза. – Ну хорошо, и что ты предлагаешь с ней делать? Отпустить? Просто отлично, – он видит, как Цицеро явно беспокойно перебирает варианты в голове, но, конечно, не находит ничего стоящего, и мучительно говорит через минуту:

– Цицеро понимает, Ти…

– Вот и хорошо. Дай мне револьвер.

– Но Цицеро не может… – это так тяжело для него. – Не может позволить… своему Избранному! Избранный должен быть чист, должен, иначе в него нельзя верить! – кажется, это очередная неконтролируемая истерика, от которых Тиерсен все время быстро отвыкает. – Цицеро… Цицеро достаточно грешен, чтобы это не было… Избранный позволит Цицеро сделать это за него? – у маленького итальянца выступила краска на щеках, и плечи у него легонько подрагивают. И Тиерсен понимает. Понимает, как это сказанное сейчас важно, понимает, сколько сейчас Цицеро готов для него сделать. С точки зрения Тиерсена – мелочь, конечно, а вот с точки зрения самого Цицеро – больше, чем все, что он когда-либо делал. Для своего Избранного, для своего любовника, для своего друга. И Тиерсен знает, что может позволить ему – ему даже не нужно ничего говорить, Цицеро сам поднимает руку с револьвером, и она уже не дрожит. Но Тиерсен знает и то, сколько ему придется заплатить за это. Он мгновенно представляет себе все, что его ждет в ближайшее время. Нет, Цицеро не будет кричать или сердиться на него, он хорошо понимает, что они должны это сделать. Но Тиерсен представляет себе его подавленность и замкнутость или, наоборот, показные веселье и легкомыслие. И кошмары, от которых ему придется будить Цицеро, после которых придется успокаивать его, слушая отчаянный шепот в ухо: “Она кричит, Тиерсен! Кричит так громко!”. Они оба слышат голоса мертвецов, и с этим приходится мириться. Но если Цицеро будет слышать голос Элизабет… он будет знать, что ни одним наказанием не выбить его из головы, но все равно – Тиерсен представляет, как его итальянец потянется к его ремню, и это невыносимое: “Тиерсен, Цицеро нужно…”

Нет. Когда Тиерсен наказывает Цицеро, тот должен драться, кричать и пребольно кусаться. И никогда не быть послушным. Именно сейчас, держа Элизабет за плечи, за несколько секунд Тиерсен понимает, что никогда не хотел, чтобы его Цицеро был послушным. Отвратительным, грубым, капризным, истеричным – пусть все это утомляет, но подавленная покорность в тысячу раз хуже. И Тиерсен зло выдыхает.

– Постой, – он старается соображать очень быстро. – Постой, – снова переводит взгляд на все еще молчащую Элизабет, которая смотрит на него с легким любопытством: никак не отойдет от шока. – Если мы сейчас спустимся вниз, что ты будешь делать?

– Я… – она теряется на несколько секунд. – Я не знаю.

– Ты сможешь вести себя так, как будто сейчас ничего не было? Не кричать, никак не выдавать того, что произошло? – спрашивает Тиерсен четко. Элизабет ничего не говорит, но кивает. – Я прирежу любого, с кем ты заговоришь. И тебя сразу после. Я прирежу тебя, если ты попробуешь закричать или позвать на помощь. Поняла? – еще один кивок. – Ты будешь делать все в точности, как я скажу. И если все сделаешь правильно, останешься жива, ясно?

– Да, месье Слышащий голос Ночи, – говорит Элизабет тихо.