Я без ума от французов (СИ)

Тиерсен возвращается в спальню, куда Цицеро уже перебрался с кухни, с невозмутимым видом заняв кресло в ожидании, и сразу закуривает, опираясь поясницей на комод. Они уже поговорили немного наедине, и Тиерсен высказал вкратце свои претензии, но его еще гложет чувство беспокойства, хотя, пожалуй, больше говорить об этом он не хочет. Но и для того, чтобы просто лечь в постель, он чувствует себя слишком некомфортно.

Цицеро скоро надоедает играть в гляделки.

– Если Тиерсен собирается стоять и укоризненно молчать, Цицеро может поспать пока, – он поднимается и стягивает рубашку. И Тиерсен непроизвольно сжимает пальцы на сигарете, когда видит темные синяки у него на боку и правой стороне груди. На руку Альвдис ему, по правде, совершенно плевать, но он никогда не видел на Цицеро… чужих следов.

– Она сделала тебе больно, – негромко говорит Тиерсен, подходя. Глаза у него горят совсем черным.

– Что? – Цицеро недоуменно следит за его взглядом. – А, это! Это не больно, Тиерсен! – он усмехается так, будто говорит с ребенком. – Цицеро бывало по-настоящему больно, и это не больно.

– Неважно, она оставила… это, – Тиерсен обводит кончиками пальцев контуры темных пятен, затягиваясь и выдыхая дым в сторону, не отрывая от них взгляда.

– Щекотно! – Цицеро передергивает плечами и шагает назад, довольно падая на кровать.

– Никто не имеет права оставлять на тебе следы, – Тиерсен замирает на секунду и наклоняется, касаясь губами синяка на ребрах. – Запомни это, пожалуйста.

– А Тиерсен? – Цицеро приподнимается на локтях и отводит его руку с сигаретой, морщась. Вопрос шутлив и совсем немного серьезен: на совести Тиерсена выбрать, говорят они о сексе или о том, как он сорвался те несколько раз.

– Тиерсен тоже не имеет. Не такие, – тот качает головой и, игнорируя Цицеро, снова затягивается и выдыхает горячо дым по коже. И целует каждый синяк сухими губами, пока Цицеро внимательно и как-то странно смотрит на него.

– Вечерняя молитва? – он спрашивает негромко, когда Тиерсен заканчивает свой странный ритуал и поднимается затушить сигарету.

– Конечно, – тот берет зажигалку и возвращается скоро, раздевшись. Цицеро уже обустроил свой небольшой иконостас и над этой кроватью, и Тиерсен не возражает. Он продолжает верить, даже несмотря на то, что все его проблемы сейчас связаны с этой верой.

Они зажигают свечи и интимно смыкают руки, становясь на колени на постели. Словно дети. И Богоматерь смотрит на них с тихой нежностью, не меняя взгляд, как и положено недвижному лику на иконе, когда слова шепотом на разных языках сливаются в одну горячую молитву.

Альвдис просыпается довольно рано, но чувствует себя потрясающе выспавшейся, потягиваясь на постели. Позвоночник мягко хрустит, и от потягивания проходит томно по всем расслабившимся мышцам. Перевязанная рука еще болит, но Альвдис шевелит ей на пробу и решает, что через пару недель она заживет совсем. Даже если трещина в кости, ей не привыкать.

Поднявшись и одевшись, Альвдис с восхищением думает о том, что ее ждут теплый туалет и горячая вода, и можно будет даже почистить зубы, если у Тиерсена найдется щетка. Или пальцем, если не найдется. В любом случае, здесь точно есть зубная паста. И мыло, ох, Альвдис так скучала по мылу.

Она проходит по дому, собирая носками пыль, но это ее не беспокоит. И, приведя себя в порядок, идет на кухню, чувствуя невозможно вкусный запах свежесваренного кофе. И неловко замирает в арке. Наверное, она ходит слишком тихо.

Тиерсен стоит к ней спиной, но стол немного сбоку от входа, и Альвдис видит больше, чем хотела бы видеть. Цицеро сидит на столе, широко раздвинув ноги, по пояс голый, и чуть выгибается, позволяя Тиерсену целовать себя. Нет, не позволяя – отвечая жарко, обхватив одной рукой его за шею, опираясь на стол другой. Они глубоко целуют друг друга, и поблескивает слюна на языках в короткие моменты, когда они ласкаются ими, размыкая откровенно губы, и Альвдис смотрит на это, немного оглушенная открывшимся зрелищем и сочными, мокрыми звуками. Она почти сразу опускает взгляд, розовея, и вспыхивает вся, когда замечает, что брюки у Цицеро расстегнуты, и Тиерсен поглаживает его поднятый член ладонью. И это то, чего Альвдис точно никогда не хотела бы видеть. Она отступает бесшумно, прикрывая глаза, и отходит в коридор, прижимаясь к стене. Щеки ужасно горят, и внутри все как-то странно, немного отталкивающе сдавливает. И, когда Альвдис слышит тихий стон, то невольно вжимается в стену сильнее.

– Поцелуй Цицеро… здесь, – еще один высокий стон, чуть громче предыдущего.

– Альвдис скоро проснется, – Тиерсен шепчет тихо, но слышимо, и, пусть Альвдис и не знает итальянского, о чем они могут говорить, несложно догадаться. – И не думаю, что лучшее, чем мы можем ее поприветствовать, – это зрелище того, как я беру у тебя в рот, – он смеется негромко. – Сейчас накрою еду – и пойдем в постель.

– Тиерсен, ты ужасный зануда! И чего она здесь не видела?