Я без ума от французов (СИ)

Стон тихий, подавленный, и он теряется в грохоте упавшего пистолета. Так же, как и Цицеро – абсолютно потерян сейчас, едва отвечает на скромные касания губ, плотно зажмурившись. Его пальцы так напряжены, будто он хочет взять Марию за плечи, но не смеет, и Тиерсен мельком думает, что ему еще только не хватало отвести ногу назад, чтобы это окончательно стало похоже на счастливую сцену воссоединения возлюбленных из какого-нибудь фильма. Но Цицеро явно ни о чем таком не думает, вообще вряд ли думает сейчас, и Тиерсену остается молча наблюдать, как таким странным путем его жизнь, кажется, возвращается в прежнее русло.

– О, Госпожа, Цицеро был таким глупым… – маленький итальянец бормочет тихо, надрывно, в каждый промежуток между поцелуями. – Если Госпожа не говорила правды, то она не хотела обидеть своего глупого Цицеро, не могла хотеть! Если бы она хотела обидеть Цицеро, то не целовала бы его так! Не даровала бы ему…

– Тш-ш, – неожиданно, но это говорит Мария, пусть Цицеро ее и не слышит, она проводит пальцем по его щеке, отстраняясь, и он часто дышит, приоткрыв рот, не открывая глаз, и Тиерсен видит, какие красные у него щеки. – Мне так тяжело, когда он плачет. Почему он не может быть счастлив? – Мария обращается к Тиерсену, но не ждет ответа, только снова поворачивается к Цицеро и целует его еще мягче, глубже, и он весь вздрагивает и тихо стонет ей в рот, все-таки хватаясь за ее плечи. Но это какой-то бессильный, беспомощный жест, не тот, которым обычно берут за плечи при поцелуе.

Цицеро наклоняется над Марией – она даже ниже него сейчас – и отвечает на ее поцелуи голодно, с какой-то невыносимой жадностью, и Тиерсен находит это по-своему красивым. Они размыкают губы в какую-то секунду – отчаянно и требовательно, спокойно и мягко – и Цицеро стонет громко, сжимая пальцы на плечах Марии, когда поцелуй становится предельно глубоким и интимным, когда он чувствует своим языком ее прохладный и тонкий язык. Тиерсен передергивает плечами и думает, не слишком ли это, точнее, он знает, что желание Цицеро – не слишком, но не жестока ли с ним Мария, знающая, что не сможет никогда удовлетворить это желание полностью? Но в следующую секунду Тиерсен оставляет эти мысли, потому что Мария начинает меняться.

Запах гнили бьет резко, но Цицеро только на несколько секунд распахивает глаза, замирая, вглядываясь, и Тиерсен не видит в его взгляде скользнувшего понимания, но видит, как он опять смыкает веки, не переставая целовать Марию, касаясь ладонью ее волос. И те падают, расплетаются, отходят от головы вместе с кожей, но Цицеро не смущает это, его не беспокоит ни гниющее под его пальцами платье, ни то, как с тихими шорохами рвется кожа в нескольких местах, ни то, как высыхает одно веко и срастается другое. Он смаргивает только, силясь не пропустить, силясь смотреть, но не может не закрывать глаз, так ему хорошо. И Тиерсен в слабом свете видит, как язык Цицеро проходится по темному ряду зубов, обнаженному отпавшей щекой, и его резко начинает подташнивать. Но Мария отстраняется, позволив Цицеро еще недолго поласкать ее сгнивший, высохший рот. Цицеро стонет опять, жалобно, больно, раскрывая глаза, и густая ниточка слюны тянется к тому месту, где только что были маленькие губы, а теперь – только пусто, разверсто и мертво.

– Мой мальчик, – Мария почти нежно проводит сухой ладонью по его обрезанным, не отросшим еще волосам, скользит по шее, касается верхних пуговиц пальто, потягивая. И Цицеро понимает ее, со вздохом расстегивает их, позволяя Марии скользнуть ладонью внутрь, пройтись по груди, почувствовать биение живого сердца. – Узнал ли ты меня? – Мария берет Цицеро второй ладонью за подбородок, заглядывает в желтые глаза и качает головой даже с легкой печалью. – Нет. Слишком много прошло. Но мой дар – тебе, так или иначе, – она вздыхает, а Цицеро вздрагивает и прикусывает губу от каждого ее касания. И давится воздухом, хватает плечо Марии, когда она опускает руку ниже, по животу, сжимая мягко между ног. – Мужчины, – она улыбается. – Как просто выбрать вам награду. Не нужно золота, – она ведет ладонью неторопливо, – не нужно царств, – поглаживает вверх и вниз, пока Цицеро не может даже вдохнуть, – достаточно одной царицы. И у умного бога, – она сжимает ладонь, и Цицеро хрипло стонет, скользя пальцами по ее плечу, – всегда женская рука. Ты не ревнуешь, мой милый Тиерсен? – Мария спрашивает резко, поворачиваясь, не переставая гладить Цицеро.

– Нет, – Тиерсен дергает подбородком.

– Подумай лучше, мой дорогой сын, – Мария могла бы улыбнуться, но на ее лице уже нет плоти. – Одно касание – и я могу заставить его забыть обо всем, что он говорил лишь минуту назад, другое – и его плоть тверже камня, его тело не слушается его и послушно мне, третье – и он сделает все, что я захочу, пока я не буду позволять ему излить семя. А когда позволю – он будет плакать от благодарности и хотеть лишь еще и еще. Ты уверен, что не ревнуешь, Тиерсен?