Я болею за «Спартак»

Мы стоим рядом, смотрим на гору.

Я начинаю разговор. Я пускаю в ход все свое красноречие.

Николай Петрович слушает молча. Он колеблется. Видно, что он сам уже не раз думал обо всем этом. Потом говорит, мягко и смущенно улыбаясь:

— Пожалуй, мне все-таки надо идти. Могут встретиться непредвиденные трудности. Без меня могут не «дожать» вершину. А вершина должна быть взята во что бы то ни стало. Это ведь не спортивное восхождение, а научное задание, задание правительства.

Я замолкаю и не спорю. В глубине души я сознаю, что он прав. Быть может, ему не нужно штурмовать вершину. Но в верхнем лагере, откуда начнется последний штурм, ему надо быть.

На следующий день мы наблюдали солнечное затмение. Луна наплывала на солнечный диск. Темнело, но не так, как обычно темнеет к вечеру. Казалось, кто-то зажег в небе недостаточно сильный электрический фонарь. Мир вокруг нас странно потускнел. Бессильные лучи перестали греть. Повеяло холодом.

Горбунов сидел на камнях, поджав под себя ноги, и сквозь две пары дымчатых очков наблюдал за солнечным диском. Каждые две минуты он раскручивал в воздухе термометр-пращ[18] и записывал температуру.

В небольшом отдалении от Николая Петровича полукругом сидели носильщики и с почтением смотрели на него. Он казался им, очевидно, каким-то волшебником. В глубине души, быть может, они подозревали, что именно он и устроил затмение солнца. В своей тюбетейке и очках он и на самом деле был похож на добродушного мага.

Затмение кончилось. Николай Петрович и Гетье уточняют последние подробности плана восхождения, проверяют по списку продовольствие в лагерях «5600» и «5900».

— Детская порция, — недовольно говорит Николай Петрович.

Действительно, продуктов в верхние лагеря успели занести мало.

Долго обсуждаем все детали восхождения. Шесть альпинистов, разбитых на две связки, пойдут на штурм вершины. Первая связка — Абалаков, Гущин, Шиянов. Вторая — Горбунов, Гетье и Цак.

Обе связки действуют в строгом согласовании, по точно разработанному календарному плану.

Два «узких» места было в этом плане: во-первых, носильщики, до сих пор ни разу не поднявшиеся по ребру, должны были форсировать его трижды: 23, 24 и 25-го августа. Если они не сумеют этого сделать, если их снова устрашит крутизна пятого «жандарма», если они заболеют на высоте, — восхождение будет сорвано, так как самописец, палатки и продовольствие не будут занесены наверх. Во-вторых, с уходом шестерых штурмовиков внизу не оставалось ни одной пары альпинистов (а по ребру нельзя было подниматься не связанными), которая в случае нужды могла бы оказать помощь верхней группе.

Однако другого выхода не было. План был напряженным, напряженность эта была неизбежной. Штурмовой группе приходилось при восхождении восполнять пробелы подготовки и разрешать одновременно две задачи — штурм вершины и установку радиостанции.

Совещание окончено. Лагерь преобразуется. Миновали дни ожидания. Начинаются дни штурма.

Альпинисты принимаются за последние приготовления. Мажут жиром башмаки, подгоняют кошки, отбирают вещи, стараясь ничего не забыть и не взять лишнего, пишут письма. Гущин распределяет кладь между носильщиками.

Широкая физиономия Шиянова сияет: он намечался в подготовительную группу и до последней минуты не был уверен, что пойдет на вершину. Сегодняшний день — один из счастливейших в его жизни. Увы, счастье оказалось недолговечным. Уже следующее утро принесло разочарование.

Садимся за ужин. Это последняя трапеза в полном составе. Завтра утром первая связка уходит на штурм.

10

Начало штурма. — В лагере «5600». — Грандиозная лавина.

Абалаков и Гущин стоят с туго набитыми рюкзаками за спиной, с ледорубами в руках, с веревкой через плечо. Лица у них густо смазаны белой ланолиновой мазью, предохраняющей от ожогов высокогорного солнца.

Их фотографируют. Потом они трогаются в путь вместе с Зекиром, Нишаном и Ураимом Керимом.

Шиянов не идет с ними. За вчерашним ужином попалась банка не совсем свежих консервов. Шиянов сидит в своей палатке бледный и измученный, и доктор пичкает его касторкой. Он выйдет завтра со второй связкой и догонит своих товарищей 25-го на «6400». Пока же он в огорчении заваливается спать.

Маслов, Каплан и я провожаем Абалакова и Гущина. Мы перебираемся через вал морены и входим в сераки. Причудливый мир ледяных башен и пирамид окружает нас. Путь размечен красными язычками маркировочных листков, заложенных в маленькие туры из камней. Без них можно было бы легко заблудиться. Протискиваемся между сераками, прыгаем через ручьи, текущие в голубых ледяных руслах. Кое-где удар ледорубом выкалывает в скользком склоне ступеньку и помогает миновать трудное место.

Сераки кончились. Перепрыгиваем по камням через широкий ручей, отделяющий их от языка глетчера, вытекающего из мульды пика Коммунизма. Испещренный трещинами ледник поднимается перед нами крутым полушарием.