Я буду брать Тулоны в одиночку. Стихи не то корсиканца, не то новосибирца

Волки даже укрыты землёю могил,

всё сильнее зубами ляскают.

Столько есть среди нас Че Гевар

сколько в людях твоих молекул —

школяр, кочегар, маляр, сталевар,

есть идея,

хоть и нет человека.

***

Снова и снова спускаясь в забой,

шахтёры солнце берут с собой.

Если крайним окажется этот раз,

будет на вечность солнца припас.

И каждый раз опускаясь ко дну,

будто солдаты землицу родную,

проверяют – кабы не уронить —

не хотят пропадать в темноте одни.

А ниже уже ни звука не слышно,

на крышке лазурной тусклая вспышка.

Блестит механизмов искрящийся хром,

а вверху – обрывки белых бахром.

Стаханить в грязи – удел землекопий,

работать сильней себя вполтора.

Есть на небе, наверно, Соломоновы копи,

там тоже пашешь на дядю как раб.

Тысячи ангелков и амуров

гибнут там, в рудниках и на приисках.

Кирок стук, и гуденье пчелиное буров —

всё за тем, чтобы золото выискать.

Между ними слова как собачий лай,

замолчишь – и слабость, зараза, взяла,

По ладони наждак, рукоять кайла

измозолила и иззанозила.

Вынимают один самородок-луч,

размером с игольное ушко.

И это на тонну породы туч,

а устал, считай, по макушку.

На центнер – не тонну, пардон, виноват,

только смысла осталось как было.

Сколько можно уныло грязь промывать,

уж отвалятся пальцы стылые.

И каждый желал бы вот тут упасть,

и упали, если б могли бы.

Но надсмотрщик, норма, стальная пасть,

больше золота нужно на нимбы.

Здесь, как везде, благородный металл

к добытчику неблагодарен.

Вроде кровью кропил, потел, добывал,

а не видишь зарплаты годами.

Истолчены, в порошок перемолоты,

и брошены в домну шихтой.

Ради злозолота, ради мозолота,

кто же их спросит, их-то.

На небе закон уж давно как попран.

Чёрным, червивым червонцем,

поднимают на небо краны и копры,

ублажённое жертвами солнце.

И смотрят на небо лица чумазые,

и подёрнуты лица немой виной —

знают те, у которых солнце за пазухой,

какой добыто оно ценой.

***

Земля раскинулась под Пиренеями,

Вдоволь солнца, рядом плещет море.

И бежит волна на берег и синеет,

Чтоб разбиться и в песок впитаться вскоре.

И веками бьются каталанцы,

И ещё готовы, если надо, биться.

И горит звезда, пришитая на лацкан,

И горит гвоздика, вставлена в петлицу.

Ты, мадридский трусоватый торо,

Знай, не избежишь ты чёрной бандерильи.

Ты покрыл себя неслыханным позором,

Флагом, саваном тебя покрыли.

И на мельницы фаланги вновь воскресшей,

Те, что поим мы своими кровью, потом,

Мы войной пойдём, кто конный, а кто пеший,

Поведет нас Кампеадор – Дон Кихот.

Отступить нельзя, за нами Герника,

Вся истерзана, вся в густом дыму.

Под бомбежкой, к звездам через терние

Маршируем – не сдадимся никому!

Партизаны диких территорий,

Умираем стоя, стойко, гордо.

Здесь Сервантес, Пикассо, Серторий,

Вместе с нами Хемингуэй и Роберт Джордан.

Разбуди, интербригада, воды Тахо!

Барселона, подымись и требуй!

Когда по норам расползутся тучи страха —

Над всей Испанией безоблачное небо.

Старый репей

В листьях земля, будто в старом тряпье,

Скоро кашлять начнёшь и хрипеть.

К локтю прицепился старый репей,

Старый, сухой, прошлогодний репей.

Возьми, он был копейно-колючий,

Но помяты колючки – он стар и измучен,

Всегда третий лишний, всегда до кучи —

Докучает, поэтому он до кучи.

Ржавеет, брошенный, в поле меч,

Снимавший вражьи головы с плеч.

Горит репейник, если зажечь,

Он станет пожаром, если зажечь.

Но кости хрупки и нервы шатки,

Скребут на сердце когтистые лапки.

По шапке Сеньке, по Сеньке и шапка.

Я оставил репей у тебя на шапке.

И я не стану рыться в тряпье,

Я начал кашлять уже и хрипеть.

В сердце вцепился старый репей,

Старый, сухой, прошлогодний репей.

Солнциолковский

За грифом «секретно», за семёркой печатей,

Замками заперты кометы и луны.

Нет, ты не ошибся, калужский мечтатель,

Просто пока мы о звёздах не думаем.

Просто пака что тут только борьба.

У нас здесь разруха – свалить бы её!

Сидят паразиты у нас на горбах,

Так что сейчас мы буржуев бьём.

Но если бы мы проиграть могли,

Нам б давно не мечтать о победе.

И помчатся звёздные корабли

к Туманности Андромеды.

Как только мы скинем «хозяев» с шей —

– станем с небом самим бороться.

Не тащить же нам в космос клещей и вшей!

Так что жди, Циолковский-Солнце.

Не станет рылом наше лицо —

Человечество выберется из конуры.

Руки пожмут Великим Кольцом —

Вот увидишь! – Вселенной миры.

Пускай глухота – всё равно услышишь

Звездолёта летящего грохот.

Это мы – всё выше и выше!

Приходи!

Есть работа, и надо

работать.

Красный рыцарь

Отлитый из стали Феликс,

смотри,

товарищ Дзержинский.

Куда романтики делись,

одни сигареты

да джинсы.

Тот бунт, что снарядами прерван,

у Дома Совета

– танки.

За что в девяносто первом

тебя сдёрнули краном с Лубянки?

У тебя здесь дурная слава,

но истину ложь только прячет.

Ведь не было твёрже сплава,

и не было сердца мягче.

Нет сил у «Авроры» отчалить,

хоть и рвётся – зовёт её долг.

А в людях Павка Корчагин,

в их сердцах он

навеки замолк.

И тёмные воды Сиваша,

те, что сталь закаляли в груди.

Но земля ослабела наша

и руду уже не родит…

Но в России,

будто в цейхгаузе —

люди —

взрывчатый порох.

Так что слово товарищу Маузеру!

И грядёт Революции молох!

Свергнем мы Вавилоны и Римы,

будем гнать Революции прыть

и, как ты,

будем непримиримы

и будем, как ты,