Я буду Будда

Это было первое мое расставание с женщиной, которое так тяжело мне давалось. Я целыми днями лежал на кровати и мог встать, только чтобы дойти до магазина, купить сигарет и пива.

Я пересмотрел все сериалы, которые не видел раньше, и написал в своей книге целых десять страниц. И ничего мне не хотелось вычеркнуть. Это можно было читать! Десять страниц я писал до конца августа, а потом наступила осень.

В Москве перед осенью по ночам небо опускается так низко, что можно провести по нему рукой и почувствовать статику. Это где-нибудь в деревне небо невыносимо высоко, проколото дырками звезд и простирается далеко влево и далеко вправо.

Ночи уже становились свежее. В открытое окно шептала прохлада и хотелось укутаться в одеяло. Рядом с кроватью каждый день подрастала на один томик башенка из книг. По утрам было настолько тяжело просыпаться, что, прежде чем открыть глаза, я махал руками, чтобы отогнать от себя яркий дневной свет и тисками сдавливающие виски мысли.

Лето закончилось, и я этому радовался. Мне хотелось зимы: казалось, что, как только выпадет снег и приударит колючий мороз, замерзнет и та часть меня, которая скребется изнутри, плачет, кричит, умоляет и хочет к Даше. Замерзнет и тихонько сдохнет к весне.

Иногда я вставал среди ночи и ходил по квартире, не включая свет. Темнота – субстанция податливая: из нее легко что-нибудь слепить. В детстве в темноте получалось из совсем безобидных теней лепить ужасных монстров и бояться их. Теперь я бродил по квартире и понимал, что единственный монстр, которого можно бояться в этой темноте, – я.

Шел на кухню, зажигал газ, но включал электрический чайник. Он вскипает быстрее. Огонь газовой конфорки казался холодным. Темнота разбегалась по углам, скулила и ждала, когда я с чашкой чая пойду курить на балкон, чтобы калачом свернуться у ног.

Считал дни и ночи. Каждый день и каждую ночь. По утрам уверял себя, что стало немного легче. Когда неделя подкатывалась к воскресенью, мне хотелось куда-нибудь спрятаться до понедельника.

Именно в воскресенье я совсем не мог справиться с собой. Все из-за того воскресенья, когда мы с Дашей расстались. Я с силой давил на веки до фиолетовых кругов в глазах, чтобы разум не заставлял меня снова переживать все, что было тогда.

Уверял себя, что скоро все пройдет, но мне было так жаль… Мне так было жаль, что огонь газовой конфорки такой холодный.

После таких ночей я звонил Даше и устраивал истерику. Иногда звонила она и устраивала истерику.

Глава 79

В октябре мне пришло еще одно письмо от Андрея Ниподатенко. Точнее, от его сослуживца. Тот писал, что Андрей Ниподатенко погиб, а перед смертью попросил написать мне письмо, чтобы я знал, что любовь – это когда кончится война.

Я сходил в магазин и купил две бутылки водки. Пил весь день. Зачем-то написал сообщение Карине: «Давай встретимся». Карина согласилась. Договорились на восемь часов вечера, но в шесть я уже порядком перебрал и уснул. Проснулся, когда солнце село. «Ну и мудак же ты. Я тебя два часа прождала», – написала Карина.

Снова начал пить. Слушал Цоя, которого так любил Андрей Ниподатенко. Цой много пел мне про печаль, про перемены, про то, что нужно уходить, и ни слова про любовь. Утром я проснулся от страшного похмелья. Голова гудела, как трансформаторная будка. Я позвонил Нелли и сказал:

– Давай встретимся.

– Давай, – ответила Нелли.

Глава 80

Она так сильно похудела за это время. Глаза как будто стали еще зеленее, а ноги еще длиннее.

– У тебя есть кто-нибудь? – спросил я.

– Нет, месяц как рассталась, а у тебя?

– И у меня. Может, попробуем?

– Давай попробуем.

В этот день мы ограничились кофе и разговорами. Меня жутко мучило похмелье. Нелли раскатала мне пять плюшек гашиша. Я скурил их в туалете кафе, где мы сидели. Стало полегче.

Нелли пообещала приехать завтра.

Я ходил по городу до полуночи. Думал об Андрее Ниподатенко. Пил пиво. Открывая новую бутылку, я говорил: «Как ты так? Четвертый десяток дураку».

Потом думал о Даше. Вспоминал ее огромные карие глаза, и хотелось снова напиться до невменяемости. Потом думал о себе и задавался вопросом, почему всегда представлял свою жизнь как один большой роман, написанный неизвестным автором в не очень понятном жанре.

Невнятное начало, скучная середина, рваный сюжет, не прописаны образы, не выстроены характеры, и зачем-то затянута концовка.

Нужно было представлять жизнь как серию коротких рассказов. Тогда все становится ярче, динамичнее, драматичнее, резче, жестче – одна сплошная метафора, в которой вечно неясен контекст.

Некоторые рассказы из этой книги выдрал я сам. Некоторые листы выдирают ключевые участники этих рассказов. Странно, почему со временем книга становится не больше, а наоборот, истончается? С каждым годом все больше вырванных листов. Особенно жалко те, где сюжет придумывал сам, но вырвали их те, кто был причиной этого сюжета.