Я буду первым (СИ)

Я перевожу дыхание, когда остаюсь один. Гашу в себе желание нажраться в хлам. И, несколько минут рассматривая справку, принимаю решение наведаться в гости к Давлатову. Завтра.

Это рискованно. Но должен же он понимать, что такими вещами не шутят.

Утром еду к Сергею Владимировичу в офис. Я думал, меня на порог не пустят. Но меня провожают в приемную, а оттуда в просторный кабинет, хозяин которого расположился у окна с чашкой дымящегося кофе.

Обернувшись на меня, Давлатов хмыкнул.

— Платон, пробивать каменную стену головой опасно для твоего здоровья.

Не слишком дружелюбно, однако я на теплый прием и не рассчитывал. Видимо, сегодня можно обойтись без взаимной вежливости.

— Она ведь не сделала аборт? Так?

Я внимательно наблюдаю за малейшей реакцией Давлатова, силясь понять правду. Он точно также наблюдает за мной.

Потом, когда рассматривать меня ему надоедает, он проходит за массивный рабочий стол.

— Садись, — предлагает мне.

Не вижу смысла отказываться и устраиваюсь сбоку от хозяина кабинета.

— Я не буду отвечать тебе на этот вопрос. Уверен, ты понимаешь, почему.

— Тогда это и есть ответ, — хорошо, что не лжет мне в лицо.

— Наглый ты, — усмехается Давлатов, — Может, мне тебя тоже куда-нибудь продать?

Очевидно, эту историю мне забудут нескоро.

— Не продал же, — огрызаюсь, наверное, зря, потому что взгляд Сергея Владимировича заметно тяжелеет.

— Платон, что тебе надо?

Здесь все же отвечаю честно.

— С Леной помириться.

— Зачем?

У меня такое чувство, что он издевается.

— Люблю я ее.

Он вздыхает.

— Любишь, значит. А все, что натворил, к чему?

Все претензии, которые слышатся в этом вопросе, справедливы. И объяснение у меня одно.

— Дурак, потому что.

Как-то еще оправдать собственный идиотизм не получается.

— А сейчас, выходит, поумнел.

Теперь вздыхаю уже я. Меня самого при воспоминании о промзоне продирает озноб вдоль позвоночника. От того, что я чуть было не сотворил.

— Выходит.

— Я с тобой в прошлый раз разговаривал, но ты меня не особо понял. Сейчас ты пожинаешь плоды собственных трудов.

— Мне нужно знать, что с ребенком все в порядке, — перебиваю я его.

— Я не подтвердил, что ты прав.

То, что он не хочет говорить прямо, напрягает.

— Я прав, — теперь я почти не сомневаюсь.

— И что это меняет для тебя? Видеть Еленка тебя не хочет, слушать тоже. И даже, если ты прав, — он голосом выделяет последнюю фразу, — к ребенку тебя не подпустит. Потому что уверена, что ты для нее опасен. Спрашивается, чего ты добился? И что собираешься делать со своими достижениями?

— Я могу объяснить ей, что больше ничего подобного не повторится.

— Так она тебе и поверила!

— Хорошо, Вы, видимо, точно знаете, о чем говорите. И что я должен делать?

Он отставляет белую фарфоровую чашку в сторону, чуть наклоняет голову, словно оценивая мои возможности не напортачить снова.

— Перестань давить. Дай Лене время, чтобы разобраться в себе.

— То есть Вы советуете мне слиться и перестать ей надоедать? Да она на радостях на следующий день, как меня звать, забудет!

— Почему ты думаешь, что ничего для нее не значишь? И с чего решил, что она пустоголовая однодневка, ищущая перед кем раздвинуть ноги?

Я молчу, а он продолжает:

— Лене мало кто нравится. И если она оказалась с тобой, то можешь мне поверить, это не просто так. Надеюсь, в этот раз ты меня услышал. Но если нет… И по твоей вине, с ней случится что-нибудь плохое, на мое понимание не рассчитывай.

Можно не сомневаться, что это — угроза, которую он не задумываясь, выполнит. Я исчерпал лимит его терпения.

Я киваю и иду на выход, соображая, как же всё исправить. Уже в машине звонит сотовый.

Это отец.

— Быстро — домой, — слышу я всего два слова, после которых он отключается.

Всю дорогу мне не дает покоя мысль, что могло случиться.

Ответ я нахожу в столовой дома родителей. Чьи- то всхлипывания я услышал еще в коридоре.

И едва снова не получил по лицу. На этот раз я оказался проворней и отшвырнул от себя Иркиного отца.

— Что за дурдом? — прорычал, обращаясь уже к своему.

Рыдания усилились. С двух сторон от Ириски сидели два сфинкса — ее мать и моя собственная. Внимательно присмотревшись к девушке, я увидел, что у нее разбиты губы и синяк на скуле. В чем дело догнал практически сразу. Еще до того как ее папаша начал орать.

— Ты что себе позволяешь, щенок? Думаешь, управы на тебя нет? Это Давлатов за падчерицу не стал впрягаться, а я тебя за дочь в тюрьме сгною!

Я обращаюсь к девушке:

— Ирина, я бы на твоем месте хорошо подумал о том, что ты сейчас делаешь. Потому что я найду того, кто тебя так разукрасил. По твоей просьбе.

Она перестала рыдать и зашипела:

— Это ты был! Ты меня чуть не изнасиловал, а я вырвалась и убежала!

Ничего себе! Вот это девки пляшут! По четыре штуки в ряд.

— А по-моему, ты вчера ко мне домой голышом заявилась и упорно предлагала мне отсосать.

В столовой воцарилась тишина, а на меня уставились пять пар глаз. С разным выражением.

Зачем я впустил вчера эту полоумную?

Платон

— Папа! — раздается противный писк, который проходится по моей пострадавшей нервной системе.