Я буду всегда с тобой

Его бросили в ближайшую лужу сразу же на выходе из столовой. Улюлюкающая свора рассыпалась, растворилась в уличной толчее. Его ещё и собаки облаяли, когда он выбирался из лужи. «Я вам, гадам, все лапы пообрываю», – сказал он им тогда от бессилия. Оборванный, побитый и злой, он смахивал с себя серую жижу, размазывая грязь по лицу и отводя глаза от прохожих. К нему подошёл милиционер, козырнул и спросил, в чём дело. Телячелов, трясясь от обиды, изложил ему всё как есть и потребовал немедленного вмешательства. «Заявление мы примем, а то ж, – сказал ему представитель власти, – только проку от этого никакого». – «То есть как это никакого проку! – возмутился Телячелов на такой ответ. – Это политическое дело. Страна воюет, а какие-то инвалиды ведут среди населения города открытую антисоветскую пропаганду, дискредитируют партийную власть, а вы мне говорите, что никакого!»

Он ходил и в милицейское управление, и в горком, и в обком, и в НКВД. И всюду разводили руками. «Инвалиды? Да-да, конечно. Знаем, пробовали, ведём работу. Но они же… вы понимаете… у них психика травмирована войной».

Тогда, в Кирове, в тот апрель, он познал, что такое страх. Это был настоящий страх, реальный, от которого не уйти, как уходят от страха ночи, заперев на засовы двери и занавесив окна. Это был не страх быть убитым на войне от вражеского снаряда. Смерть на фронте – конечно, страшно, только это предсказуемый страх. Как и страх оказаться жертвой засланного к нам в тыл лазутчика. От такого страха лечат уроки бдительности. Здесь был страх непредсказуемый, неучтённый. Психология советского человека чётко следует коллективным принципам, сформулированным партийными документами. Но когда ты видишь разрыв в строгой линии движения в будущее, нечто тёмное, не поддающееся учёту, не подчиняющееся законам социализма, и, главное, когда с этой силой совершенно невозможно бороться, – вот тогда и приходит страх.

Умалишённого можно упечь в сумасшедший дом, преступника – расстрелять, посадить в тюрьму, запереть в зоне. Жить же, зная, что в Советском Союзе есть особая порода людей, пусть калеченных, пусть даже героев, и на неё не распространяется советская власть и её законы, – для него, представителя партии на вверенном ему боевом участке, было всё равно что идти над пропастью по гнилой верёвке…

Телячелов сглотнул, вспоминая. Снова посмотрел на экскурсовода, навязанного ему Казориным. Нет, конечно, кроме беса в глазах и деревяшки, заменяющей ногу, со стёртым до косины набалдашником, не было у этого человека с той компанией ничего общего.

«Значит, товарищ Калягин, Виктор Львович, культурный специалист. Хорошо, экскурсия так экскурсия».

Казорин, попрощавшись стремительно, уже умчался по делам в окружком. Они остались в коридоре одни.

– С чего начнём? – спросил Телячелова Калягин.

Очень уж хотелось Телячелову задать Калягину лобовой вопрос: про главную достопримечательность Дома ненца, скульптора-лауреата. Что он, как он, с кем он общается, что думают о нём люди, что говорят? И о недавней краже тоже задать вопрос. Но он не стал торопить события, пусть всё складывается как складывается.

– Вы решайте, вы здесь специалист. Вообще-то, мне всё равно – что покажете, то покажете. Только чтобы не очень длинно. – Сапог Телячелова убедительно скрипнул, намекая, что он и его хозяин время ценят и не намерены тратить лишние минуты на пустяки.

Виктор Львович посмотрел на сапог Телячелова и кивнул согласно: