Я буду всегда с тобой

– Сейчас жизнь, слава радио, не голодная. Америка белым хлебом снабжает, тушёнкой. Мы здесь, считай, всю посуду из банок из-под тушёнки делаем – миски, кружки, – столько её привозят. Осветительную аппаратуру тоже, даже крыши кроем металлом из этих банок. Ботинки на ногах видишь? Помощь американских братьев. Негр-рабочий снял с себя ботинки последние – и сюда, через океан, нам. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а ты как думал. Хочешь, я тебе такие же справлю?

– Футуристские, – сказал Степан Дмитриевич зачем-то.

– Это как? – задумался Хохотуев.

– Это к слову, – ответил Рза, – вдруг навеяло, не обращайте внимания. А ботинки?.. Неловко, право. Упал вам на голову этакий человек с Луны – и то ему дай, и это, и в придачу ещё ботинки. Мне и ответить нечем.

– Дай, не дай – это уж не твоя забота. Так моё начальство распорядилось, лично сам Тимофей Васильевич, – чтоб во всём тебе оказывать помощь. Я и оказываю, раз велено. Почистил тут всё, про-де-зин-фицировал. Чуешь, карболкой пахнет? Ну а насчёт «ответить»… – Хохотуев замялся робко, на тяжёлом его лице промелькнуло что-то лёгкое, как мечта. – Ты вот скульптор, монументы строишь, стату́и. – Он сощурился, заглянул Степану Дмитриевичу в глаза и вдруг выстрелил по нему вопросом: – Скажи, а ты татуировку мне сделать можешь?

Степан Дмитриевич был сражён наповал. Татуировки ему ещё никто не заказывал. Он держался пару секунд, потом не выдержал, рассмеялся.

– Не пробовал, – ответил он честно. – Я в основном по камню, по дереву. По коже как-то не доводилось. А что, у вас здесь специалистов нету?

– Были кольщики, да всех их повывели. – Хохотуев скривил лицо. – Блатной кон-тин-гент, – опять слогами выговорил он сложное слово, – кого в лагере в расход не пустили, тех на фронт, на передовую кинули, искупать кровью свои грехи. Почему, думаешь, здесь, в кандее, теперь никого не держат? Потому и не держат, что держать некого – первого штрафного хватает. От Собачьей площадки тоже осталось одно название. Как раз напротив двойки собачий питомник был, потом зона ушла чуть севернее, к самой Скважинке, к производству. Значит, татуировки не по твоей части? – Он с надеждой посмотрел на Степана Дмитриевича, вдруг тот сжалится, согласится. – Скоро ягоды пойдут и грибы. У меня в хозяйстве всё есть – для сушки, для мочения, для всего. Ты моей морошки мочёной ещё не ел, грибов не пробовал, любишь грибы-то? Мне и надо всего маленькую наколочку, рядом с сердцем, по фотокарточке. Марью Павловну хочу носить на груди, вечная память ей моя и любовь. Иголки, краска – об этом не беспокойся, будет. У тебя обувь какой размер?

Степан Дмитриевич не выдержал атаки и согласился.

– Как спалось на новом месте? – нарочито бодро спросил скульптора Хохотуев, заявившись с утра пораньше в превращённый в мастерскую кандей.

Его бодрость была наигранная – ключик-чайничек Тимофей Васильевич распорядился подыскать для Степана какой-нибудь сносный угол, с теплом и чтобы не очень тесно, но Хохотуев замотался с заботами и попросил гостя эту ночь провести в ШИЗО, впрочем, скульптор нисколько не возражал.

Ботинки жёлтые Хохотуев, как обещал, принёс, размер вот только вышел великоватый, но меньшего в запасе не оказалось. Степан Дмитриевич его поблагодарил, обновку, правда, пока обувать не стал – представил, что вот идут они по лагерю рядышком, ботинки на обоих жёлтые одинаково – как бананы, что опротивели ему ещё в Аргентине, – и смотрят на них люди и думают: вот уж два попугая, два клоуна, что один, что другой. Поставил их рядом с печкой.