Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени

Из-за нехватки топлива «буржуйка» топилась не всегда, и поэтому для освещения в это время использовалась так называемая коптилка. Изготавливали ее сами кто как мог из подручных материалов. У кого-то были лампадки, которые ставятся перед иконами, у кого-то коптилки были сделаны из гильз от снарядов, у нас же, насколько я помню, такой светильник состоял из маленькой баночки с крышкой, в которую была вставлена тонкая трубочка с фитилем. Я не знаю, чем ее заправляли, но она больше коптила, оправдывая свое название, чем светила. Благодаря ее стараниям копоть была не только на потолке, стенах и домашней утвари, но даже наши лица были черные, словно от южного загара. За водой нужно было ходить далеко, а с каждым днем тающие силы не позволяли этого делать, поэтому умывались очень редко, а в бане помылись только весной 1942 года.

ЖЕЛАЯ ПОЛУЧИТЬ РАБОЧУЮ ХЛЕБНУЮ КАРТОЧКУ, ПО КОТОРОЙ ДАВАЛИ 250 Г ХЛЕБА, А НЕ 125, КАК ИЖДИВЕНЦАМ, ТЕТЯ МАРУСЯ УСТРОИЛАСЬ НА РАБОТУ В ГОСПИТАЛЬ. КРОМЕ ТОГО, ЧТО ОНА СТАЛА ПРИНОСИТЬ ДОМОЙ ЕЖЕДНЕВНО НА 135 ГРАММ ХЛЕБА БОЛЬШЕ, ЧЕМ РАНЬШЕ, ИНОГДА ОНА ПРИНОСИЛА КАРТОФЕЛЬНЫЕ ОЧИСТКИ, КОТОРЫЕ МЫ С УДОВОЛЬСТВИЕМ ПОЕДАЛИ. А один раз принесла, как нам тогда показалось, огромную, уже вареную кость. Мяса на ней, к сожалению, не было ни грамма, ее, очевидно, выбросили на кухне после тщательной обработки, но, прокипятив ее несколько раз в небольшой кастрюльке, суп из картофельных очисток казался деликатесом. Когда из нее уже ничего не вываривалось, мы стали обжигать ее на открытом огне, соскабливать образовывающийся уголь на поверхности кости, и этот черный порошок поедать. В конечном итоге эту кость мы съели без остатка. Нам очень нравилось прилеплять картофельные очистки к горячей «буржуйке» и поедать их в печеном виде.

К сожалению, тетя Маруся отработала в госпитале недолго, и пусть даже очень редкие гостинцы прекратились. Наша жизнь заметно ухудшилась. Прожить на 500 г хлеба четверым без какого-либо приварка было уже невозможно, потому что мы были уже очень ослаблены. Стоило не поесть ничего всего несколько раз, и можно было уже не встать. По карточкам давали только хлеб, по 125 г на человека, а остальные продуктовые карточки отоваривались очень редко.

В декабре было несколько дней, когда и на хлебные карточки мы не получили ни грамма. От такого питания мы уже передвигались с большим трудом. Было такое ощущение, что к ногам подвесили огромные чугунные гири, которые необходимо было передвигать при каждом шаге. Не было сил даже держать на голове зимнюю шапку. Когда мне надевали ее на голову, моя шея не выдерживала такой нагрузки и клонилась набок, и стоило много сил удержать ее на голове. На какое-то время я потерял силы окончательно и уже не мог стоять на ногах совсем. Когда меня ставили на них, у меня тут же начиналось головокружение, сильное сердцебиение, ноги подкашивались, и я падал. Какие-то люди, приходившие к нам, говорили матери, что я безнадежен и что вряд ли уже встану. Но вопреки предсказанию какие-то силы подняли меня. Я точно не помню, но у меня есть подозрение, что мать отрывала какую-то часть от своего мизерного пайка и отдавала мне. Город был заполонен военнослужащими, среди них немало было подводников и летчиков, и им, как говорили, среди других продуктов выдавали шоколад. Мать где-то раздобыла несколько пачек табаку и у подводников выменяла этот табак на плитку шоколада. Во-первых, эта плитка была в несколько раз больше тех, которые обычно продаются в магазинах, по вкусу шоколад был больше горький, чем сладкий. И вот этим шоколадом нас мать начала помаленьку подкармливать. Очевидно, и эта шоколадная плитка тоже сыграла свою роль.