Я был там: история мальчика, пережившего блокаду. Воспоминания простого человека о непростом времени

Станция и поселок Бабаево находятся в Вологодской области, примерно в 250 километрах от Вологды. Сам поселок небольшой, примерно на 1500–2000 жителей, состоящий из одно– и двухэтажных домов. Детприемник, куда нас с Фаей поместили, располагался в двухэтажном деревянном доме. До войны, очевидно, здесь был клуб или какое-то другое общественное заведение. Весь первый этаж занимал зал, а на второй этаж вела широкая, пологая деревянная лестница с толстыми массивными перилами, державшимися на массивных, круглых, точеных ножках. Судя по количеству детей в группах, куда нас поместили, умерла не только наша матушка, а были сняты с поезда и многие другие семьи. Помню, что большую часть времени мы проводили на втором этаже. Все дети были примерно нашего возраста: от 5 до 10 лет. Между собой мы почти не общались, ни во что не играли. Целыми днями сидели по разным углам просторной комнаты с печальными, задумчивыми лицами. Кто-то плакал громко, навзрыд, кто-то сидел молча, уставившись ничего не видящими глазами куда-то вдаль, и вытирал кулаками текущие по щекам слезы. Мы с Фаей сидели рядом на широкой деревянной скамейке, прижавшись друг к другу, наблюдая за происходящими событиями. Фае было в то время пять лет, и она, очевидно, еще не понимала, какое горе постигло нас в пути, а я смерть матери переживал очень болезненно, никого не хотел видеть, ни с кем не хотел общаться. Да и сильное истощение не располагало к каким-то движениям. Навещавшая нас тетя Маруся все время говорила, что мать положили в больницу, она скоро поправится, заберет нас отсюда, и мы поедем дальше, опять все вместе. Я прекрасно понимал, что она это говорит ради успокоения наших душ, но делал вид, что верю ее словам.

Желая удостовериться, что наша мать действительно умерла, тетя Маруся пошла в больницу, куда свозили с проходящих эшелонов больных и умерших. Ей предложили сходить в стоящий рядом с главным корпусом сарай, служащий в то время моргом, и опознать там нашу матушку. Как она потом рассказывала, что дальше порога этого сарая она не смогла пройти. На стеллажах огромного, длинного сарая лежали абсолютно голые покойники. Она говорит, что ей, пережившей блокаду, стало так страшно при виде такого количества покойников, что она бежала бегом от этого скорбного, мрачного хранилища мертвых.

Пробыв с нами примерно две недели, тетя Маруся оформила документы на проходящий мимо Бабаево очередной эшелон с эвакуированными из Ленинграда, и пришла в детприемник, чтобы проститься с нами. Она нам сказала, что уезжает, и, как только мать выздоровеет, мы приедем к ней и будем жить снова вместе. Мы с ней простились, вместе поплакали, и она зашла к директору детприемника, чтобы узнать, куда нас повезут и когда. Директор, как потом рассказывала тетя Маруся, сам еще ничего не знал и посоветовал ей взять нас с собой и отдать в детский дом в той местности, где она будет жить сама, чтобы мы не потеряли свою родню и друг друга. Если учесть ее возраст, подорванное блокадой здоровье, полную неизвестность будущей жизни и устройства, очень непросто было последовать совету директора. Но она все-таки пошла на это, и очередным эшелоном мы, опять все вместе, но уже без матери, продолжили наш путь в неизвестность.

Этим поездом мы доехали до города Рыбинска, а дальше должны были плыть на пароходе по Волге. Как выглядел город в те годы, я помню очень плохо, но зато очень хорошо запомнил отлогий песчаный берег с небольшим, почти круглым, остекленным со всех сторон домиком, где продавали билеты на пароходы. Наши вещи лежали рядом с этим домиком прямо на песке, а мы сидели на вещах.