«Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого

Важнее всего в стихотворении то, что лирический герой – еврей. Он голубоглаз и мог бы, в принципе, скрыть свою идентичность. Но под пристальным взглядом нищего-еврея он признаёт ее, подтверждая тем самым собственное родство с нищим, однако оставляет за собой право после случившейся катастрофы наполнить свое еврейство личной трактовкой чести и нравственности. Из текста явствует, что нищий-еврей ведет себя достойнее других, однако в смысле напористости ничем от них не отличается. Он тоже торгует своими бедами и в итоге перестает быть человеком. Еврей на мосту – выживший, однако у его выживания лицо деградации. Мне представляется, что непосредственным интертекстом к этому стихотворению, вскрывающим его интенцию, служит «Сказание о погроме» Бялика, играющее важнейшую роль и в «Добрая, святая, белорукая…». Соответственно, довоенный цикл выступает своего рода прототипом этого стихотворения. И Бялик, и Слуцкий подчеркнуто дистанцируются от внешнего фактора, антисемитизма, сосредоточиваясь на внутреннем состоянии еврейства. После погрома поэт, пишущий на иврите, превращается одновременно и в Бога, и в пророка и усматривает вину за то, что случилось с евреями, в их же духовной деградации. Как и нищие, они тоже намерены торговать своими бедами: «…осколки человека / Разбили лагери у входа к богачам, / И, как разносчик свой выкрикивает хлам, / Так голосят они: “Смотрите, я – калека! / Мне разрубили лоб! Мне руку до кости!” / И жадно их глаза – глаза рабов побитых – / Устремлены туда, на руки этих сытых» – и они утешаются подачками[222]. Нижеследующие строки Бялика однозначно перекликаются со строками Слуцкого:

Эй, голь, на кладбище! Отройте там обломки
Святых родных костей, набейте вплоть котомки
И потащите их на мировой базар
И ярко, на виду, расставьте свой товар:

Гнусавя нараспев мольбу о благостыне,

Молитесь, нищие, на ветер всех сторон
О милости царей, о жалости племен —
И гнийте, как поднесь, и клянчьте, как поныне!..[223]

Бог, царь всех нищих, произносящий эти обвинительные строки, отправляет поэта-пророка в пустыню, откуда он не видит более поругание его народа, происходящее под знаменем милости. Стихотворения Слуцкого и Бялика говорят на одном поэтическом языке, исполненном пафоса, что вообще-то Слуцкому не свойственно, а также оперируют одинаковыми понятиями. «Мост нищих» проливает свет на «Разговоры о боге». Те, кто выбрал Божество на кресте, – прямые потомки «пропыленного» еврея на мосту. Поэт называет их «нищими», а потому естественно, что они вопиют не о справедливости, а о милости, каковая в данном случае равнозначна милостыне. В одном из более поздних стихотворений поэт также взывает к милости, но на сей раз в собственном, полемически-нехристианском понимании.

Стихотворение «Господи, больше не нужно…» было написано одновременно с «Разговорами о боге». Читать его следует как непосредственный комментарий:

Господи, больше не нужно.
Господи, хватит с меня.
Хлопотно и недужно
день изо дня.

Если Ты предупреждаешь —

я уже предупрежден.
Если Ты угрожаешь —
я испугался уже.
Господи, неужели
я лишь для страха рожден?

Холодно мне и суетно

на роковом рубеже.

Все-таки многоначалие

больше надежды дает,
проще спасти свою душу
и уберечь свою плоть,
чем если молотом тяжким
судьбы немолчно кует
не подлежащий обжалованию
единосущный Господь.

Но никуда не денешься.

Падаешь, словно денежка,
в кружке церковной звеня.
Боже, помилуй меня!
[Слуцкий 1991b, 3: 429].