«Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого

Как известно, Самойлов и Слуцкий прекрасно знали друг друга, начиная со студенческих лет в Москве, где оба были членами поэтического кружка, куда входили в том числе Кульчицкий, Коган, Ю. Д. Левитанский и С. С. Наровчатов, и до самой смерти Слуцкого. Однако, если вернуться к Сарнову, вряд ли можно ставить между ними знак равенства. В данной главе нет задачи проанализировать поэтику Самойлова, равно как и задачи выстроить иерархию поэтов; наша цель – указать на несходство двух авторов. Судя по всему, Слуцкий осознал это достаточно рано и к дружбе с Самойловым относился как к «греху юности». Для Самойлова же она стала наваждением и одним из основных инструментов самоидентификации. Беньямин дал блестящее определение отношений Кафки с Максом Бродом: «дружба, которую следует отнести к одной из не самых простых загадок жизни Кафки» [Беньямин 1938], и то же можно сказать об отношении Слуцкого к Самойлову. Самойлов был, безусловно, талантливым стихотворцем. В его произведениях чувствуется влияние Пастернака и Ахматовой, присутствует глубокомысленность Анненского и пушкинская так называемая легкость – с пристальным вниманием к нарративной форме стиха. Стихотворение Самойлова, говоря словами И. О. Шайтанова, «пронизано ассоциативной [интертекстуальной] памятью» [Шайтанов 2007: 587]. В то же время «его стихи – знак определенного стиля, далеко не только поэтического, в котором сама легкость, уклончивость приобретали значение высказывания. Как будто бы не о главном…» [Шайтанов 2007: 258]. Комментатор прав: стиль Самойлова присутствует не только в поэзии, то же отношение он распространял и на свое общественное положение, и на образ жизни, выстраивая на этом собственную философию[234].

Можно ли вести конструктивный разговор о поэтике Самойлова, то есть о его позиции и художественной системе, в том же смысле, в каком в этой книге он ведется о Слуцком? Полагаю, нет. Самойлов был эволюционирующей фигурой, но не того типа, что Блок, у которого эстетическое развитие отражалось в мировосприятии. Шайтанов называет поэзию Самойлова палимпсестом в строгом смысле этого слова: один слой стирается, его место немедленно занимает другой и т. д. [Шайтанов 2007: 236]. В его стихах присутствует референтная память, но слой ее тонок. Если строфы и достигают философского уровня, суть их остается незамысловатой[235]. Все это строго противоположно тому, что Корнилов называет «стихами дальнего действия» у Слуцкого. Между Слуцким и Самойловым этот оригинальный и смелый поэт усматривает «оппозицию… как в шахматах» [Евсеев 2003: 232–233]. Возможно, в общем смысле у Самойлова присутствуют черты, напоминающие эстетику Слуцкого, например смешение разговорного и высокого стиля, однако у него нет ни метапоэтики, ни метапоэтического веса Слуцкого[236]. В то же время предложенное Блумом понятие «тревожности влияния» не описывает его мифологической стратегии. Отсутствие поколенческого разрыва между Слуцким и Самойловым – не единственное препятствие к применению теории Блума. Блум говорит о противостояниях крупных поэтов, великих поэтических взглядов и теорий. Включение Самойлова в эту категорию стало бы ошибкой интерпретации. Его «неверное прочтение» Слуцкого не является герменевтическим приемом в понимании Блума, а отражает создание индивидуальной иллюзии, которая имела серьезные последствия для истории культуры и литературы: случай слепоты без прозрения, заставляющий вспомнить не только Поля де Мана, но и «прозрение» в «Слепцах».

В книге, где смело переосмысляются мифы о русской культуре Серебряного века, Г. С. Рылькова вспоминает предложенную Рикёром герменевтическую парадигму «двойной мотивации» «обретения “истины”» через а) «восстановление смысла» и б) «де-мистификацию и “отказ от заблуждения”» [Rylkova 2007: 6]. Основная посылка и цель данной книги построены на первом методе. Чтобы понять, как Самойлов прочитывал Слуцкого, придется прибегнуть ко второму методу. Соответственно, ниже будет предложена первая подробная «демистификация» нарратива Самойлова, которая вытекает из текстов Сарнова, Корнилова, Симонова, а также более ранних работ автора этой книги [Гринберг 2008].

2